Станислав Мишнев - Святая простота

– Полная несостоятельность системы воспитания.

Кипун молчит, пораженный непонятными словами, потом жгучая злоба охватывает его.

– А меня не били в детстве?!

И хватает Горбуна за хвостовой плавник. Горбач бешено рвётся, но железные тиски ещё сильнее сжимают его.

– Дядя Кипун!.. Я больше не буду-у!!

Кипун отпускает Горбача, плюётся и встаёт в боевую стойку.

– Ты это…ты лучше молчи. Я голоден, я за себя не ручаюсь.

Горбач боится переката. Боится своих сильных братьев и сестер.

Тихо позванивает вода на перекате.

Села маленькая птичка на травинку-былинку, нагнулась травинка до самой воды, озорно и ярко блестевшей под ней, принялась пичужка раскачиваться да насвистывать, должно быть Бога славить:

– Фью-ить! Фью-ить!

Заслушался Горбач. От духоты и терпкого запаха прелых трав (хариусы чутко реагируют на изменение окружающей среды), закружилась у него голова. Вдруг Кипун сделал хвостом «мой выход», поднатужился, бросок, травинка выпрямилась, а птичка-невеличка взмахнув на прощание крылышками, исчезла у него в пасти. Горестно – осуждающе смотрит на Кипуна Горбач, а тот самодовольно усмехается.

– Жалко? – спрашивает Горбача.

– Жалко, – просто отвечает Горбач.

– Пускай теперь в моём брюхе поёт.

– Ты лягушек глотаешь, лягушки глупые, а вот птичка…

– Ты радуйся, что я тебя не проглотил! Вот схвачу за горбину!.. Страшно, инвалид детства? Ладно, не трону, сегодня я сыт и жизнью доволен.

Очкастый горожанин не раз и не два выходил рыбачить, но за сорок лет много воды утекло. Река стала другой, обмелела, где были большие омуты, теперь петух перебредёт, где была мельница, там люди тракторами натолкали с полей камней валунов, где был камешник – там тина да плесень: выпрямили люди русло. Нашёл рыбак перекат, присмотрелся, обрадовался.

Кузнечик прыгнул в воду в самом верху переката. Кипун шевельнул хвостом: «мой выход». Сильные и прожорливые хариусы дернулись было в атаку, но благоразумно остановились: Кипун яростно заворочал хвостом. Хариусы берут мух и разных насекомых бесшумно у самой поверхности воды. Бросок на жертву, но кузнечик почему-то рванул его за верхнюю губу и потащил из воды. С ним хочет сразиться противник сильней его?! Кипун рванулся, кузнечик как пискнул и перестал сопротивляться, и с кузнечиком на верхней губе, вожак ушёл в свой дом, в корни березы-топляка. Кузнечик мешал ему закрыть рот, он кололся. Кипун рассердился, так и сяк ходил «в своём доме», но кузнечик сидел крепко.

– Дядя, Кипун, дядя!

Это Горбач встал перед пастью Кипуна, преданно смотрит тому в глаза, напрягается изо всех сил, чтобы сказать самое важное:

– Дядя Кипун, тебя хотят съесть! Я вижу лишнюю ножку кузнечика, эта ножка очень и очень крепкая. Можно я потащу её?

– Горбатый наглец! Таскать добычу из пасти Кипуна?! Да я тебя!..

Другой кузнечик шлёпнулся на воду. Кипун сердито заворочал хвостом: «мой выход!». Робкая душа пошла наперекор хилому телу: Горбач встал перед Кипуном:

– Дядя Кипун! Лишняя ножка, лишняя ножка! Не делай этого!

– Прочь, недоносок!

Кипун, увлекаемый неведомой злой волей, как вылетел из воды к самому радужному солнцу, упал между камней – на перекате к тихому звону реки прибавились шлепки, будто бобёр-бобрище сел между камней и забавляется, бьёт своим хвостом-веслом по воде. Каждый шлепок рвёт за самое сердце Горбуна, каждый шлепок терзает до самого дна его маленькую, честную душу.

Когда шум стих, на воду упал снова кузнечик. Горбач с ошалелыми глазами вырвался перед стаей:

– Это не еда, это наша смерть, братья и сестры!

Понятное дело, его никто слушать не стал. Мало того, он получил несколько увесистых тычков в бок. Сильные самцы осмелели: ага, Кипун смылся в омут, Кипун струсил, теперь Я вожак!

Напрасно Горбач просил, умолял братьев и сестёр не хватать валящихся в реку насекомых. Хариусы друг перед дружкой показывали чудеса акробатики, за добычей кидались дружно, отталкивая один другого. На перекате не смолкал шум бунтующей воды. Горбач с ужасом видел, как редеет стая, что кузнечиков уже теребят малыши, появившиеся на свет этой весной. И тогда он стал бить малышню хвостом, подтыкать головой, гнать ближе к омуту.

Едва началось утро, Горбач осмелился выйти на перекат: пусто. Нет дяди Кипуна, нет других сильных самцов и сильных самок. И заплакал он с горя. Поплакал, встал на струю перед самым омутом. Только резвый малыш вылетит на быстрину, он того обратно на омут гонит.

И стали все величать Горбуна «дядя Горбун», и по праву он занял жилплощадь Кипуна в корнях березы-топляка.

И год прошёл, и другой минул, а, может быть, и все пять протекли. Вырос дядя Горбач, перерос Кипуна. По-прежнему жируют на перекате хариусы, стая разрослась, сплотилась, хариусы знают свой час кормёжки: ранним утром и поздним вечером, а середкой дня – все в сонной дрёме стоят в глубоком омуте. Выскочек вожак дядя Горбач не любит.

В одном Богом забытом лесном хозяйстве не везло на воевод. Только до казны добрались, и давай грабить. Или сопьются. Или подружками обзаведутся с сомнительной репутацией. Зверьё пребывает в небытии: кто сегодня у кормила власти? Кому налог платить, кого сожрут вне очереди? Некоторые медведи по второму заходу в воеводах пребывать стали. Такому только бы ярлык на княжение заграбастать, он ходы-выходы знает, ну и пошел терзать народишко лесное, такому и черт не брат. Пробовали волков выдвигать на руководящий пост, да разве из волка воевода? Серая видимость. Ни тебе почтения, ни уважения, ни твердости в политических решениях, чуть что опять кулаком соседу грозит. Ропот идет по лесу. Всяк под себя положение гребёт, кто кому мзду даёт. Штрафы, налоги, подати, оброк, всякие таможенные сборы, а простой народ одежонку старую латает, рукав к штанине пришивает. Волчицы воют: за что страдаем? Совы анонимки строчат в Прокурорскую Контору. Зайцы осмелели: за что там в Главной Канцелярии вовсе с ума посходили? На дворе март, сезон жениться подошёл, а без разрешения как женишься? О группе крови толкуют, о наследственных генах, предполагаемые тещи зубоскалят о каких-то испытательных сроках, а сердчишко огнём горит, костерком страсти пылают, того гляди скоро снег сойдёт. Старые драные лисами зайцы молчат: сами безотцовщиной выросли, вроде и ум есть, и силенки, даже совесть по кустам не растеряли, а теперь все от законов зачумелые, законов – пруд пруди, огород городи… да ну их, с институтами и с заграничной помощью. Вызывается один заяц ходоком. Отъел морду в воеводской казенной роще. Галстук нацепил, штаны моднющие, – давно косой метил занять место хранителя рощи и посвататься к вдовушке лисе. Согласись лиса на брак, он бы всё племя заячье за пояс заткнул. Заявляет во всеуслышанье, что нет порядка в хозяйстве, кругом беспредел, он за твердую руку, за Конституцию свобод и браков, и детишек своих будет воспитывать за границей. Зайцы согласились: твердая рука нужна, а вот про заграницу, регистрацию браков, визовое передвижение, и прочее… Нам бы чего попроще, без выкрутасов.