Александр Солин - Аккорд–2

– Мама мне все рассказала.

– Что она тебе рассказала? – испугался я.

– Рассказала, что когда я был маленький, она тебе изменила.

– Господи, она что, свихнулась? – простонал я.

– Она сказала, что ты жил с ней только ради меня. Это так?

– Господи, ну, зачем, зачем, зачем!.. – стонал я, закрыв ладонями лицо. – Ведь я же запретил ей тебе это рассказывать!

– Она не хотела, чтобы я думал о тебе плохо…

– Не верь ей, слышишь, не верь! – отняв руки, возбужденно заговорил я. – Твоя мать – святая! Ее оскорбили, ее очень сильно оскорбили, а я не смог ее защитить, и я никогда себе этого не прощу, никогда! – неуклюже вытер я глаза.

– Ну ладно, пап, ну чего ты… – протянув руку, с взрослым сочувствием коснулся меня сын. – Я же все понимаю…

– Что ты понимаешь?! – смешно хлюпнул я носом.

– Ну, что такое бывает… У нас в классе у двух девчонок родители из-за этого тоже разошлись…

– И на них теперь пальцем показывают?

– Нет, жалеют…

– Значит, тебя из-за нас тоже будут жалеть?

– А я что, собираюсь об этом звонить? Да я даже Юльке не скажу!

– Надеюсь, нас ты стыдиться не будешь…

– Вот вас-то я точно буду жалеть!

– Имей в виду – мама ни в чем не виновата!

– Да, да, я понял. Она очень плакала. Плакала и просила у меня прощения. И сказала, чтобы я с тобой помирился. Я ей сказал, что ты ее любишь и хочешь, чтобы мы жили вместе, а она твердит одно: это невозможно…

– У нее кто-то есть?

– Не знаю, пап, честно, не знаю. Я никогда ее ни с кем не видел. Но на улице на нее смотрят все. Пап, а ты покажешь мне сестру?

– Только если ты ничего не скажешь маме, а то она обидится. Скажет, что ты тоже ее предал…

– Она ничего не узнает.

Вот я и лишился ореола непогрешимости. Отныне сын будет смотреть на меня как на ровню, если не свысока. До тех пор, пока сам не наломает дров.

– Никогда не отпускай от себя любимую девушку. И будь снисходителен к ее слабостям, – попытался я остатками важности подсушить подмоченную репутацию.

– Да знаю я, пап, знаю! – отвечал выбившийся из-под опеки сын.

Перед уходом он покровительственно похлопал меня по плечу и сказал:

– Извини, конечно, но на твоем месте я бы с мамой никогда так не поступил!

В ответ я затравленно улыбнулся.

Наш взаимный демарш не мог не иметь последствий. Первым позвонил я и вежливо поинтересовался у Лины, какого хрена ей надо было посвящать ребенка в недетские тайны. В ответ меня обвинили в дешевом благородстве, шантаже и подстрекательстве. Да я тебя прикрывал! – кричал я. И вынудил меня все ему рассказать! – кричала она в ответ. Ну и что он теперь будет о тебе думать?! – горячился я. Да если бы не я, ты бы его никогда больше не увидел! – огрызалась она. Ну и как нам теперь смотреть ему в глаза?! Это не меня, это тебя надо спрашивать! Неужели не понятно, что я хотел как лучше?! Да? А в результате опозорил меня перед сыном! Знать тебя не хочу, и не звони мне больше!

Напоминаю: на дворе ноябрь две тысячи третьего, и время, как всегда, занято только собой – метит себя звуком, словом, краской, запахом. Метит, чтобы найти обратную дорогу.

Я уважил желание сына и через неделю привез его к Нике. Поначалу напряженность преобладала, но когда сестра, с боязливым пальцем во рту наблюдавшая за единокровным братом, вдруг взобралась к нему на колени и стала трогать его нос и щеки, в настороженные сердца хлынул теплый воздух и растопил улыбки. Кончилось тем, что сестра доверила брату свое главное богатство – игрушки, а он за это весь вечер не спускал ее с рук. Ника, глядя на них, растроганно улыбалась и шептала мне:

– Ах, как хорошо, что они встретились, как хорошо! Это так правильно, так справедливо – ведь дети ни в чем не виноваты! У нашей дочки замечательный брат, просто замечательный!

На обратном пути сын признался:

– А она очень даже ничего! Как молодая добрая училка! Вы что, собираетесь пожениться?

– Я тут на днях звонил твоей матери, так вот она сказала, чтобы я больше не звонил. Как ты думаешь, к чему это?

– Не обращай внимания, это она так характер показывает!

– А я думаю, она накручивает себя, чтобы решиться на глупость. Так вот я жду, когда она эту глупость совершит, и тогда женюсь на Веронике. То есть, сделаю еще бòльшую глупость.

– Ты хочешь сказать, что у меня может появиться отчим?

– Именно.

– Еще чего! Пап, а давай вместе на нее повлияем, а? Я скажу ей, что если она заведет себе кого-нибудь, я уйду из дома и буду жить с тобой!

– Я рад, что ты меня понимаешь, – сурово приветствовал я похвальное здравомыслие сына.

Так в ближайшем окружении Лины появился мой лазутчик. И вот что из его донесений выяснилось.

Ее распорядок дня, куда она могла бы втиснуть свои порочные контакты, разнообразием не отличался. Собственно говоря, образ ее жизни, каким я его знал, остался прежним. Она возвращалась с работы приблизительно в одно и то же время, расправлялась с ужином и занималась хозяйскими делами, до которых не дошли тещины руки. Затем вперемежку чтение, телевизор и телефон. Да, сыну приходилось несколько раз брать трубку, которая мужским голосом спрашивала маму. Мама удалялась с трубкой в свою комнату и задерживалась там минут пять-десять. А вот с кем она говорит подолгу, так это с тетей Верой. Ну, а спать она ложится около двенадцати. Случается, что распорядок дня нарушается, и тогда она приходит домой поздно – со слабой улыбкой и легким виноградным дыханием. Невзирая на то, что ночует она всегда дома, прорех во времени, в которых она могла спрятать вольности, было хоть отбавляй. И когда не на шутку озабоченный сын однажды сказал ей: «Имей в виду – с отчимом я жить не буду и уйду к папе!», она ответила: «Это тебя папа подговорил так сказать? Дурачок! Папа тобой манипулирует, чтобы меня вернуть! Передай ему, пусть не старается. И не переживай: мы с тобой как жили вдвоем, так и будем жить».

Что ж, благолепие блуду не помеха. Осталось только дождаться этому подтверждения. Из хороших новостей – сын неожиданно привязался к единокровной сестре, да так что завел привычку приезжать на Мосфильмовскую и гулять с ней. Этому способствовали доброта и искренность Ники, которая в первом же их серьезном разговоре попросила у него прощения за роковую любовь к его отцу и заверила, что никоим образом не претендует на место его матери, которое будь у нее на то желание, давно бы заняла. Сын извинения принял и в дальнейшем отзывался о Нике только одобрительно, из чего следовало, что он подобно своему отцу попал под интеллигентный шарм потенциальной мачехи.

Я стал много читать. Но если, например, «Любовь живет три года» с его героем-ортодоксом я еще смог одолеть, то «99 франков» того же автора решительно отверг. Мне были противны сочинения, где герои кокетничают с глубинами человеческого духа, выдавая за них надуманные трудности, психопатию, дурные привычки, распутные наклонности и прочие дефекты человеческой конструкции. Меня, как ни странно, утешали сентиментальные американские романы, которые если и обнажали недостатки героев, то тут же накидывали на них незатейливый флер оговорок и извинений. Их немудреный реквизит состоял из обнадеживающих аналогий, намеков, параллелей, подсказок и предостережений. В них я задним числом находил простой и обескураживающий смысл потертых временем вещей и поражался, как не понимал его раньше. С ними я раз за разом переживал то, что пережил с женщиной, патологическая любовь к которой изо дня в день подтачивала меня, как болезнь.