Владимир Сонин - Гошины штаны

– Омар Хайям…

– Да. Запомни: Омар Хайям. Писатель такой.

– Хорошо, Гоша, запомню. Давай, пойду я. Спасибо за разговор. Может, еще поговорим. Позже.

Гоша растянул самодовольную улыбку на своем лице мудреца-наставника:

– Да не за что…

Костя пошел в сторону трапа, однако через несколько шагов остановился, как будто что-то забыл или какая-то мысль пришла ему в голову, и обернулся:

– Гоша…

– Да, – отозвался тот.

– А как твоего сына зовут?

– Вадим… А что?

– Да так… просто… Интересно… – сказал Костя, задумчиво и пристально посмотрев на Гошу, затем развернулся и направился к трапу, чтобы сойти на берег.

Костя пошел в сторону трапа, а Гоша отправился в капитанскую рубку, где сидел и разгадывал кроссворды капитан Дырин. Хотя судно и было Гошиным, сам он его не водил и для плаваний нанимал капитана.

Сегодня это был Дырин – лет пятидесяти, с бородой, старавшийся походить на морского волка, но не достигший в этом больших успехов. Во-первых, волком он был не морским, а речным (ходил всю жизнь только по Волге и моря никогда не видел), а во-вторых, выражению его лица не доставало смелости и интеллекта – типичный образчик пролетария, перебивающегося непостоянной работой и явно выпивающего в промежутках. Гоша Дырина знал давно, лет десять, и хотя презирал (однако не больше и не меньше других), но не брезговал с ним поболтать, вернее использовать его как свободные уши для своих рассказов. А вот слушать Дырина Гоша точно не намеревался: во-первых, потому что обычно он в принципе никого не слушал, а во-вторых, капитан был у него мало того что в гостях, так еще и на зарплате. Да Дырин и не рассчитывал на другое, поскольку за годы их знакомства и совместных плаваний уже привык к тому, что его функция сводилась к повторению Гошиных мыслей и поддакиванию, когда нужно. Делать это было несложно, поскольку сам Дырин мнение Гоши часто разделял и уважал его. Вообще он, как и многие, уважал силу.

К самому факту присутствия Дырина (да и любого другого) на борту своего судна Гоша относился очень трепетно. Дело в том, что корабль этот был не только собственно кораблем, но и его домом и вообще единственным имуществом. Здесь было три комнаты. В одной из них жил Гоша с женой, когда ему этого хотелось, вторая была исключительно Гошина, и уходил он туда, когда жена («глупая баба») ему надоедала, и третья – вроде залы, в которой и размещались гости, когда корабль сдавался в аренду, как это было сейчас. Посередине этой залы стоял стол, по обеим сторонам – стулья. На стенах висело несколько картин, и вообще все выглядело достаточно прилично и вполне подходило для размещения одного-двух десятков человек на время прогулки по реке или доставки к месту отдыха. В спальне была двуспальная кровать, тумбочка и зеркало (уголок женской красоты), в Гошиной комнате размещалась небольшая кровать и тумба с телевизором, музыкальным центром и дисками – исключительно шансоном с такими исполнителями, как Михаил Круг, группы «Бутырка», «Воровайки» и прочими представителями жанра. Другой музыки Гоша не признавал и не слушал. Другое, считал он, для сопливых баб.

Таким образом, судно, снабженное всем необходимым (тремя комнатами с мебелью, телевизором и шансоном, туалетом, душем), пускай и без особого шику, вполне годилось для постоянного проживания в теплое время года. Зимой же Гоше приходилось арендовать квартиру – самую дешевую, какую только можно, и пережидать в ней холода, как в берлоге, выходя только на смены и ожидая наступления тепла.

Справедливо будет сказать, что не каждый мог бы жить таким образом, и многие бы в такой обстановке заскучали, а иной даже и отчаялся бы. Да и Гоша, несмотря на все свои особенности, тоже скучал, хотя в этой скуке не всегда даже самому себе признавался. Он влачил такое существование и тосковал по прежним временам, которые прошли безвозвратно, по тем возможностям, какие у него были, по своему положению и влиянию. И никак он не мог понять, отчего вдруг так резко все изменилось, буквально в один миг. И от этого ему было тошно.

Гоша всю жизнь, с самой молодости, исповедовал свою идеологию «настоящего мужика» и закономерно пришел к тому, что имел: отслужил в армии, о чем постоянно и с удовольствием вспоминал; вырастил сына, которым теперь особенно гордился за то, что тот сел тюрьму; сделал счастливыми (как он думал) пятерых женщин и сейчас радовал шестую, особенно по ночам, раскачивая вместе с ней кровать и все свое судно; выпивал, и много, но не стал алкоголиком; вид имел здоровый, лицо суровое, был близок с природой, книги читал нужные, музыку слушал правильную и работу имел настоящую – охранником. А потому вроде бы и жаловаться ему было не на что.

Но так было не всегда. Не всегда он служил охранником, не всегда зарабатывал тем, что сдавал всяким «соплякам» и «придуркам» в аренду свой корабль, не всегда общался с каким-то Дыриным, к которому раньше бы и на версту не подошел, и не всегда его существование было таким безрадостным.

Он-то был прежним, но что-то случилось с остальными: далеко не все, как ему казалось, теперь в достаточной мере уважали его правильную, настоящую жизнь, его ценности, которые, по его мнению, являлись истинными и никаких других быть не могло. И не пахло теперь ни былым уважением, ни почетом. А вот раньше как треснул бы в рыло тому, кто не понимает!.. А далеко не все разделяли его ценности – настоящие, неподдельные, жизненные. Особенно ни черта в них не понимали всякие сопливые мальчики и девочки, которые на всем готовеньком, у которых «руки из задницы», которые горя не знают, которых воспитывать надо, лепить как тесто, прививать им настоящие человеческие качества. Эти-то сопляки Гошу и раздражали больше всего на свете, и он, как мог, нес свою миссию – делал посильный вклад в развитие культуры и исправление этих «молодых уродцев» на благо общества, которое, в конце концов, должно было стать правильным, зажить по понятиям.

Все это лежало на поверхности, и так понимали Гошу те, кто имел случай с ним соприкоснуться. Настоящая же подоплека его душевных терзаний, конечно же, была скрыта гораздо глубже, и искать ее следовало в самой Гошиной жизни на протяжении последних пары десятков лет.

Гоша зашел в рубку, взял полуторалитровую пластиковую бутылку пива, уже начатую и оставленную им в рубке еще до разговора с Костей, отпил граммов триста и начал разговор:

– Видел урода?

– Ага, – ответил Дырин. (На самом деле вариантов ответа у него было немного.)

– Еще один маменькин ублюдок. Понарожают гондонов сопливых. А они даже отдохнуть нормально не могут. Про остальное я вообще молчу. Как они живут вообще? Ну скажи, Ваня!