Ний Хааг - Совершенство

Эйдан слушал молча, не в силах оторвать взгляд от кисти Ломака, сплошь поросшей золотистыми волосками, покрытой бессчётным количеством веснушек, к тому же пальцы которой оказались судорожно сжаты, сопротивляясь внутреннему напряжению человека. Молодой полярник подозревал, что начальник неспроста держит ладонь прикрытой и не убирает со стола, что стоит Ломаку разжать пальцы – и произойдёт нечто страшное, нечто худшее, чем потеря связи с остальным миром!

– Она знала столько библейских цитат, – продолжал Ивлин негромко, – что порой все диалоги с ней напоминали проповедь. Она не расставалась с книгой, постоянно рисовала по углам кресты и всё время молилась! Всё время! Она говорила, что скоро конец света, что наступит судный день и нам надо молиться вместе с ней… Особенно Анна любила рассказывать о том, как воскреснут мёртвые для суда Божьего… Как же она меня пугала этими рассказами! Видя ужас в моих глазах, она посмеивалась и говорила, что все получат новые тела, однако кому-то может и не хватить, поэтому мне стоит лучше чистить зубы, иначе мертвец из меня получится щербатый…

Неуклюже подкурив сигарету свободной рукой, Ломак замкнулся в себе, и сидел молча.

– Что с ней случилось? – спросил Эйдан осторожно.

Начальник станции ответил не сразу.

– Наш отец тогда работал инженером в крупной компании по проектировке газовых и керосиновых двигателей. В его мастерской, переделанной из сарая, что был рядом с нашим домом, всегда стояло несколько канистр с керосином – он заправлял им опытные образцы двигателей, собранные тут же, прямо на стенде. В то утро Анна разбудила меня очень рано, ещё даже не рассвело, и потащила за собой в мастерскую отца. Она сказала, что мы будем готовить ему сюрприз к скорому повышению. Доджер – наш верный пёс и любимец семьи поплёлся с нами, а вернее за мной, и Анна не стала этому противиться. Когда мы вошли в мастерскую, она заперла дверь и сказала мне поиграть с собакой, а сама ушла в соседнюю комнату. Вернулась она оттуда уже с канистрами… Она заперла и эту дверь, и стала поливать всё кругом керосином приговаривая, что это такой сюрприз, что бы я не боялся. Доджер стал выть и лаять, я до сих пор по ночам просыпаюсь и слышу этот вой! Я стал плакать и просить сестру перестать это делать, ходил за ней и тянул за кофту. Запах керосина! Этот запах! Руки и ноги Анны уже были мокрыми, как и подол платья, а в её глазах стояли слёзы… И знаешь, что, салага? В них не было ни капли безумства! Её глаза были наполнены любовью и спокойствием. Не до конца осознавая всего чудовищного замысла сестры, я, тем не менее, понимал, что готовится нечто страшное – и от того скулил и плакал погромче Доджера. Я бросался ей в ноги, вис на руках, врал, что люблю, и всё больше и больше пропитывался керосином. И всё это время, Анна успокаивала меня и говорила, что, когда придёт время, нам не придётся мучиться, существуя в сгнивших телах ожидая Высшего суда… Господь подарит нам новые, которые уже не способен будет разрушить никакой огонь, – но прежде, нам нужно избавиться от этих.

Глядя в заросшее рыжей курчавой бородой лицо Ломака, в его неподвижные глаза, застывшие на одной ему ведомой точке, Эйдан мог поклясться, что слышит далёкий вой собаки, плач ребёнка, а воздух в комнате пропитан едким запахом керосина.

– По-настоящему я испугался, когда Анна стала поджигать спички, – продолжил Ломак, всё так же глядя в стол обращённым в себя взглядом. – Прямо вот настоящий ужас с дрожью в коленях и переворачиванием в кишках. Возня с керосином – было лишь сколачиванием эшафота, теперь же нам предстояло на нём сгореть. Я стал так орать, что мечущийся по мастерской Доджер от моих криков забился под верстак, боясь вылезти. Анна присела на колено подле меня и стала что-то говорить, но я ничего не слышал, я лишь видел зажжённое пламя в её пальцах. От страха я притянул её лицо к себе и стал молить затушить огонь, называя мамой… Она заплакала и подожгла мастерскую! – Ломак вздохнул и поднял на Эйдана глаза. – Не знаю, что именно меня спасло: то ли проведение, то ли, то, что я сестру называл мамой; быть может подействовал мой крик, что если Бог есть, то он меня спасёт, – я не знаю. Однако Анна вытолкнула меня на улицу, когда вся мастерская уже полыхала, как и она сама… У меня обгорели волосы, несильно обгорело лицо и рука. Мастерская сгорела полностью, а в ней моя сестра и наша собака. Почти сразу после пожара я с родителями переехали в другой дом за город. Наш прежний дом на Макгил-стрит довольно долго продавался, однако его так никто и не купил, пока в него не врезался грузовик с цистерной химикатов и не перевернулся. В конце концов дом снесли, и позже, участок стал частью парковки крупного торгового центра. А до этого, я несколько раз тайком приходил на пепелище и, несмотря на развешенные полицейские ленты, рылся в обгоревших обломках.

– Для чего? – удивился Эйдан, представив одинокую фигуру мальчишки среди чёрных обвалившихся стен.

– А зачем человек возвращается на место аварии, в которой чудом остался жив? Что-то тянет туда, где Костлявая уже смотрела тебе в лицо. В один из таких походов, я обнаружил останки Доджера… Бедный, бедный мой пёс! Когда начался пожар, я был в таком ужасе, что потерял его из вида и кроме лица своей сестры, на фоне полыхающих стен, ничего не видел. Видимо интуитивно чувствуя воду, Доджер забился под большую железную ёмкость, служившую отцу промывочной ванной, и пытался выломать доски, в которые уходил дренаж. Его обугленный скелет я там и нашёл, и тем же вечером похоронил под старой яблоней, – начальник станции подался вперёд, навалившись грудью на стол, и подвинул ладонь к Эйдану. – Практически все зубы несчастного пса оказались обломаны, потому что Доджер до последнего хотел выбраться из западни и пытался выжить! Отчаянно хотел выжить! Как и та собака, – он кивнул в сторону выхода, – которую пристрелил Рон, если верить тебе… Только запредельное желание остаться в живых заставляет животное вгрызаться в жертву так, чтобы терять зубы, понимаешь? Только отчаянное желание выжить любой ценой!

Ломак отнял от стола ладонь и Эйдан увидел пару клыков и несколько зубов помельче.

– Это я извлёк из головы Корхарта, пока зашивал, – произнёс сурово начальник. – Такое я видел один раз в жизни, когда хоронил свою собаку.

– Так ты мне не веришь? – спросил Эйдан, отрывая взгляд от страшной находки. – Ты не веришь, что собака уже была мёртвой, когда напала на Рона?

Сделав затяжной глоток бренди, Ломак поставил на стол изрядно опустевшую бутылку.

– Если я тебе поверю, мне придётся поверить и своей покойной сестре, – сказал он с недоброй улыбкой. – А ведь она была сумасшедшей! Мёртвые воскресают и отчаянно хотят стать живыми – в это поверить? Уж, увольте! Всё что угодно: старое так и не зажившее ранение, которое ты принял за моё… да, и, сама собака могла быть чем-то заражена. Это могло быть вовсе и не ранение, а язва… В конце концов, собака могла быть просто старой! Старой раненой и изголодавшейся настолько, что инстинкт заставил напасть на человека. Кстати, выпадающая шерсть тому подтверждение. И я тебя прошу – хватит дискуссий на эту тему!