Ний Хааг - Совершенство

Толкая печь к строению с задранной головой, начальник мрачно размышлял о том, что стоило бы сходить и собрать упавших птиц, пока не стемнело. Почти час у него ушёл на установку допотопного оборудования на своё законное место в общей столовой – в зашитый железными листами, до самого потолка, угол. Ломак расконопатил вытяжное отверстие в стене и пристыковал части дымохода. Ещё минут двадцать полярник потратил на заделывание всех щелей тряпками, а также проверку тяги дымохода. Затем, не без брезгливости начальник располосовал на лоскуты порванную и окровавленную одежду Корхарта, а также полотенца, которыми пользовались в первые минуты после нападения собаки. Ничего нельзя было выбрасывать, – в Арктике любая мелочь имеет смысл, порой, способная спасти жизнь. Позже, Ломак собирался наплести из тряпок тугие узлы, которые пропитавшись тюленьим жиром будут долго и хорошо гореть.

Перед выходом на улицу, Ивлин заглянул к Рону в комнату, чтобы поставить на лоб товарищу слабый компресс. Отворив тихонько дверь, начальник станции оторопело уставился на стену у кровати с раненым. На ней появился довольно крупный и зловещий рисунок изображавший круг, в верхней части которого был вписан круг поменьше, а ниже имелось несколько небольших окружностей, образующих расположением треугольник. Буроватый цвет нечётких линий прямо указывал на происхождение рисунка. Ивлин сполз взглядом к свободным и окровавленным ладоням Рона, осмотрел скрюченные в агонии пальцы, сжимавшие одеяло, и только потом заметил, что Корхарт смотрит на него вытаращенными глазами.

Похолодев от жуткого сумасшедшего взгляда, Ломак сдавленно произнёс:

– Что это? Зачем это здесь, Рон?

Не сводя немигающих глаз с начальника станции, раненый зашептал:

– Я видел!.. Я видел!.. Я видел!..

Ломак захлопнул дверь и попятился по коридору назад. Просидев на кухне какое-то время в табачном дыму, он снова вернулся к комнате Корхарта и остановился у двери. Прислушался. Рон спал, откинув одеяло и обнажив жуткие свежие раны на груди. Сделав компресс и меняя бинты, Ивлин то и дело бросал хмурый взгляд на незатейливый и такой отвратительный, по своему происхождению, рисунок. Снова связав руки несчастного, начальник станции пару раз порывался стереть жутковатое изображение со стены, однако загадочные слова друга о том, что он что-то видел – и несомненно рисунок был выполнен под этим впечатлением, – заставили начальника отложить процедуру. «Как придёт в себя, расспрошу об этом», – подумал полярник, затворяя за собой дверь.

Забросив на плечо пустой рюкзак с карабином, Ломак направился к выходу, прихватив бинокль. Встав на лыжи, Ивлин с удовольствием осмотрел сизый и пока ещё бледный дымок, тянувшийся вверх из-за основного корпуса станции. Бездонное синее небо выглядело пустым, лишь на севере у горизонта толпились перистые розовощёкие облака – снова быть ветру.

Все найденные птицы оказались мертвы, и Ивлину осталось лишь сунуть в рюкзак ещё не заиндевевшие тельца, однако на обратном пути он с удивлением обнаружил пару живых чаек, едва трепыхавшихся в снегу. Ломак с огромным трудом сунул погибающих птиц за пазуху и, так как его рюкзак оказался полон, поспешил обратно, уверенно разрезая лыжами перламутровую вечернюю пудру. Уже в помещении, начальник кинул в самый тёплый угол старое одеяло и, положив на него двух чаек, накрыл птиц сеткой. «Если выживут – отпущу!» – принял он для себя сентиментальное решение.

К вечеру Эйдан так и не появился. Мрачный начальник сидел в столовой, неспешно курил и ощипывал погибших птиц. Одна из спасённых чаек, всё же, умерла и Ломаку пришлось вытащить остывшее тельце из импровизированной ловушки. Вторая, на радость полярника, окрепла и следила за человеком чёрными блескучими глазами. Ивлин закончил ближе к полуночи, собрал груду перьев, пуха и набил ими крупный мешок. Сидя за столом, раскуривая очередную сигарету, он с надеждой посматривал в тёмное окно, – но стена мрака так и не дрогнула проблеском долгожданных прожекторов.

Ночью мужчину разбудил какой-то неясный звук. Ломак тяжело поднялся из-за стола, – а заснул он именно за ним, – и с трудом фокусируя взгляд, посмотрел на часы. Почти пять утра… Начальник выглянул в окно, в надежде, что его разбудил шум двигателя вездехода, но площадка, освещённая прожекторами, оставалась пуста. В углу ожила чайка и сонно двинула крыльями.

– Так это ты… – протянул полярник, расправляя руками заспанное лицо.

Из комнаты Корхарта донёсся слабый неясный звук, заставивший Ивлина поспешить к другу.

– Что там у тебя? – встретил тот вошедшего неожиданным вопросом и лихорадочными запавшими глазами.

– В каком смысле? – переспросил сонный Ломак, хлопая ресницами.

Рон смотрел диким горящим взглядом. Он скалил потемневшие зубы сквозь кое-как обстриженные Ломаком усы накануне.

– Что ты там готовишь? Что готовишь? – зашептал он, заглядывая Ивлину за спину. – Я хочу это съесть!

Ломак оторопел и, даже, обернувшись назад, втянул носом воздух.

– Ничего, – ответил он и пожал плечами, – я второй день ничего не готовлю. Я жду салагу.

– Я хочу это попробовать! – не унимался Корхарт силясь оторвать от подушки голову. – Принеси, принеси мне это съесть!

Подойдя к другу, Ивлин присел на кровать и поправил одеяло. Рон бредил, и погружённый в свой иллюзорный болезненный мир, скорее всего даже не видел перед собой друга.

– Неси, неси скорее! – блуждая по комнате туманным взглядом, шептал Корхарт. – Я так голоден! Я так давно ничего не ел… Принеси мне, принеси, принеси!

– Ты же ничего не ешь, – простонал полярник сокрушённо. – Я пытался тебя кормить, дружище…

Он потянулся снять высохший компресс со лба товарища, но тот неожиданно дёрнул головой навстречу руке, и громко клацнул зубами у самого запястья Ивлина. Ломак одёрнул руку и вскочил, со страхом глядя на оскаленное лицо Корхарта.

– Принеси, принеси, принеси!.. – зашептал Рон, и вдруг жутко завыл.

Через минуту его глаза закатились, и он затих, провалившись в забытьё. Порядком напуганный Ломак стоял у двери всё ещё принижаемая руку к груди.

Весь следующий день Ивлин провёл в ожидании Эйдана, которое к вечеру сменилось настойчивым чувством тревоги. «Не стоило отпускать мальчишку, – сокрушённо думал он. – Молод ещё и самонадеян… Север этого не прощает. В его глазах я, скорее всего, росточком-то помельчал, да и авторитет мой померк. Вот молодой волк и пробует свои силы, ошибочно принимая бездействие старого волка за нерешительность и трусость. А ведь волк в бурю не противится ветру, не встречает его грудью, а ложится в снег и даёт себя им накрыть. А у нас сейчас самая настоящая буря! И длится она уже третий месяц, салага! Ты пытаешься ей противостоять, а я переждать, укрывшись в снегу». Ивлин вёл мысленную беседу с пропавшим подчинённым с одной лишь целью – не дать себе вновь услышать змеиный шёпот в голове, который будет настаивать на том, от чего начальнику становилось тошно, и он принимался беспробудно пить. «В кладовке… – ещё вчера, буквально перед сном, слышал он тихий голос из тёмного угла собственной комнаты. – На полке. Ты знаешь – она ещё там… ты не выкинул». Ломак знал о чём говорил тот «паук» из темноты: начальник так и не сдержал своей угрозы уничтожить отраву…