Владимир Шапиро - Новое приходит с возрастом

Гости разошлись после двенадцати. Нина быстро убрала со стола и сказала с иронией:

– Ну, артист, давай ложиться спать, а посуду вымоем завтра.

– Пожалуй, я сейчас вымою, спать что-то не хочется.

– Ну-ну, как знаешь. Тебя, оказывается, на работу опасно пускать. Отобьют.

– Вот-вот, отобьют. Так что ты со мной будь поаккуратней. Кстати, жаль, что ты не видела спектакля, действительно неплохо получилось.

– Так не пригласили же!

– Я тоже не понимаю, почему нельзя было прийти вдвоем. Ну, выписали бы желающим пропуск. Начальник первого отдела заупрямился.

– У вас еще та лавочка. Чтобы попасть на новогодний вечер, нужно иметь специальный допуск. А ты еще думаешь, вступать или не вступать в партию. Что тебе доверят, если останешься беспартийным?!

– Нина, не порти мне настроение. Поживем – увидим, тебе же сказали сегодня ребята, что я великий химик. Это, конечно, шутка, но, как говорится, в «каждой шутке».

– Если бы ты был великим химиком, ты был бы уже, по крайней мере, доктором химических наук, а не младшим научным.

– Нина, вот видишь, ты в меня не веришь, а другие верят.

– Это кто это так уж в тебя верит, Вика, что ли? Дождешься, я тебе на кухне постелю.

– Да ладно, перестань дуться, я же на тебе женился, ты у меня красавица, – привлек Миша к себе жену.

Два последующих дня Миша принимал на работе поздравления и комплименты по поводу его актерских способностей. А на третий день грянул гром. Мишу официально через секретаршу вызвали в партбюро. Игорь Сергеевич выглядел как никогда серьезным и хмурым. Он протянул Мише листок, вырванный из ученической тетради.

– Читай, – коротко бросил он. Миша, предчувствуя недоброе, дрожащими руками взял листок и стал читать про себя.

В партбюро Отдела.

Я, старый коммунист с 1931 года, обращаю ваше внимание на недостойное поведение во время новогоднего представления комсомольца Эпштейна. В ряде его высказываний со сцены прозвучали явственные намеки, порочащие нашу действительность, наше Руководство и наши социалистические завоевания. К примеру, чего стоят такие его слова: «…каков поп, таков и приход», «народ нуждается», «не по Сеньке шапка».

Кто этот поп? В чем нуждается наш народ? А его призывы к созданию синтетических продуктов! Разве не обеспечивает наше социалистическое хозяйство нас полноценными натуральными продуктами?! Нашему народу не нужны синтетические суррогаты. Пусть там у них за границей едят синтетическую икру и запивают синтетическим виски. У нас нормальной икры в любом магазине навалом. И черной и красной – выбирай по вкусу. Я, как Советский патриот, требую принятия строгих мер по отношению к Эпштейну вплоть до исключения из Комсомола.

Коммунист Ревякин Николай Петрович.

– Бред какой-то, – у Миши отлегло от сердца, – что за бред, Игорь Сергеевич?

– Бред – говоришь? А вот сценарий, утвержденный партбюро. Где ты нашел «народ нуждается», «каков поп, таков и приход»?

– Игорь Сергеевич, ну что здесь криминального, и, вообще, это же сказка…

– Ну, во-первых, как ты знаешь, сказка – ложь… А во-вторых, ты не понимаешь главного, ты ни в коем случае не должен был отступать от утвержденного текста. Представляешь себе, что будет, если по всей стране артисты будут нести со сцены всякую отсебятину?

– Что же будет?

– Что будет… Раньше надо было шевелить мозгами. Прежде всего, ты должен осознать свою ошибку. Обсудите ситуацию на комсомольском бюро. Я думаю, что до исключения дело не дойдет, но строгача ты заработаешь наверняка.

Как и предполагал Игорь Сергеевич, Миша получил строгий выговор с занесением в учетную карточку. Ребята не хотели выносить такое решение, однако им объяснили, что для Миши это самый благоприятный исход и что это единственный способ замять происшествие. Благодаря случившемуся, Мише удалось избежать избрания секретарем комсомольской организации на следующий срок, и с достижением определенного возраста он тихо вышел из комсомола. За активную работу Мише оставили на память его комсомольский билет, но о вступлении в партию речь больше никогда не заходила.

Лена Бутина – моя подруга по зимнему школьному лагерю, которую я помню, а она меня нет, что вполне естественно – она была девушка-красавица, а я обыкновенный увалень в ватных штанах, да еще на класс моложе, написала в комментарии к моей зарисовке в ФБ: «Володя, у тебя литературный талант, мамины гены не спят. Пиши нам и дальше на радость, хотя бы такие маленькие зарисовки». Почему Лена вспомнила о маминых генах? Потому что мама в её классе преподавала литературу. Спасибо, Лена, за память о маме!

Сейчас уже не много осталось тех, кто помнит маму. Для сильных учеников мама была замечательным учителем литературы. А в нашем классе русский язык и литературу с 5-го по 10-й класс преподавала Софья Николаевна. Она основательно вбила в мою башку правила русской грамматики. А что же мама? – спросите вы. С мамой я писал домашние сочинения. Мама работала над моим сочинением как профессиональный редактор, оттачивая стиль и содержание. Мама окончила в 1930 году лингвистическое отделение педагогического факультета Северокавказского Государственного Университета, в 1939 году поступила в аспирантуру ИФЛИ по специальности романская литература.

А потом была война. За время эвакуации в Куйбышеве мама потеряла самых близких ей людей – мужа и маму. В 1944 году с 4-летним сыном, то есть со мной, она вернулась в Москву. Восстановилась в аспирантуре. В августе 1945 окончила её и поступила на работу в качестве редактора иностранной литературы литературного драмвещания Комитета по радиофикации и радиовещания при СНК Союза ССР. На радио мама проработала до марта 1950 года. А в 1951 году директор 182-й московской школы Георгий Леонидович Асеев взял маму на работу в качестве преподавателя русского языка и литературы.

У меня хранится папка с мамиными документами, грамотами и статьями в «Учительской газете». Когда мама работала в школе, она для души писала рецензии в «Учительской газете» на некоторые фильмы и спектакли. В связи с выступлением по телевизору моего одногодка Алексея Владимировича Бородина, главного режиссера РАМТ (Российского академического молодежного театра, а в былые времена Центрального детского), я вспомнил, что был с мамой в ЦДТ на спектакле по пьесе Михаила Светлова «Сказка». Это были 50-е годы. Я был тогда школьником и плохо помню содержание пьесы, хотел бы перечитать её, но нынче пьесы Светлова библиографическая редкость. Мама собиралась писать рецензию на этот спектакль. Я полагал, что среди маминых бумаг найду черновик этой рецензии. То, что искал не нашел, зато нашел уникальный документ.