Елизавета Баюшева - Новейшие истории повседневности. Когда проза и стихи переплетаются…

Она закрыла глаза, чтобы прочувствовать момент. Маруся хотела понять, есть ли сожаление в ее теле или нет, будет ли она скучать по красивому принцу, или она уже далека от всего этого. Тело не отозвалось на запрос. Кровь в венах бежала с той же скоростью, пульс не давал о себе знать. Хорошо. Все хорошо. Все правильно. Она сделала глубокий вдох и тут же справа от себя почувствовала невероятное тепло. Маруся сразу узнала ее.

– Мама?! – ее голос заметно дрожал.

– Ты изменилась, – мягко заговорила мама. Тебя не узнать. Холодная, уверенная…

– Это неправда… холодное во мне только игристое.

– Ты одна в этот особенный день. Как и мечтала, – сказала мама.

– Я одна, но я совсем не одинока, ты знаешь. Смотри, какой большой стол. Круглый, безупречно круглый. Мы мечтали с тобой о таком когда-то, сидя за нашим маленьким и ужасно угловатым. Здесь есть место для пяти, нет, для десяти чашек чая, парочки банок малинового варенья, вазочки с конфетами, коробки халвы и широкополосной газеты, которую мы так любили читать во время наших чаепитий. Нет, я не одна сегодня. Я никого не пригласила, чтобы посмотреть в глаза и услышать сегодня тех, кто чаще всех понимал меня. Этот большой стол для вас.

– Ты изменилась, – повторила мама, но уже тепло-тепло улыбаясь, – холодная. И сильная. Снаружи. Внутри, видимо, все иначе.

– Иначе… Ты учила меня быть иначе. Иначе, чем все. И любить все, что вокруг. Эту жизнь, каждый миг… Каждый вдох, он особенный, говорила ты…

Маруся уже было хотела расплакаться, глаза стали наполняться чем-то теплым, но ей очень захотелось посмотреть еще хотя бы раз в мамины глаза, которые она не видела уже больше десяти лет. Она повернула голову, но стул рядом оказался пустым. Белый бархат с черно-золотистым теснением по сидению и спинке стула переливался, и не было ни намека на то, что на нем только что кто-то сидел.

Мелодия разливалась по залу. Что это за стиль? Маруся было хотела включить «Шазам» на часах, но потянувшись к руке, обнаружила, что рука пуста.

– Точно. Я не надеваю часов в особенные дни.

Запястье было таким хрупким.

«Как тонкая веточка березы», – подумала она и потрогала свою кожу.

– Нравится? – раздался голос над столом, и на одном из стульев она увидела яркую молодую девушку в некрасивых джинсах и полосатом топике с мамонтенком на принте.

– Я люблю изящные руки. Такие моя тетя называла плетьми, но мне очень нравятся мои плети.

– Освободилась, – сказала девушка то ли с ухмылкой, то ли с улыбкой.

– Не поняла, – ответила Маруся.

– Ты избавилась от комплексов мамонтенка. Больше не прячешь глаза в пол после каждого незнакомого вопроса, не краснеешь. Не бежишь к маме, когда земля совсем уходит из по ног. Не ищешь спасительную землю.

– Откуда у тебя эта ужасная футболка? – спросила Маруся у девушки, вглядываясь в розовый принт.

– Подарили. Кажется, далекие родственники. Такие далекие, что я совсем не помню их лиц, только имена. Ты ее сначала очень любила, а потом тебя стала раздражать необходимость надевать ее каждый день. Вспоминаешь? На фоне других твоих вещей эти полоски и принт были просто бомбически модными. Ты так мечтала избавить меня от этой футболки, – девушка достала из сумки пудреницу и ярко-красную помаду, чтобы подправить макияж. – Что только ни делала… Ты хорошенькая. Теперь у тебя много красивых, стильных вещей, тебе не надо носить что-то одно изо дня в день… Ты знаешь, мне было жаль тебя. Это сейчас жалеть не модно. А тогда было жаль… Закомплексованную, но при этом умную, интересную девушку, вдруг соглашающуюся на походы к гадалкам или на другие сомнительные аферы, иногда я ненавидела тебя за эксперименты с сознанием, здоровьем и чувствами. В мечтах я колотила тебя палкой, едва ты забывала звонить маме или злилась на ее неудачные попытки устроить личную жизнь. А потом, слушая, как, отвернувшись к стенке, ты плачешь ночами, я снова гладила тебя по голове и все прощала. Ты освободилась. Мы с мамонтенком поздравляем тебя.

Официант подлил еще игристого в бокал. Оно шипело, как горящее масло, Маруся сделала глоток и вернулась к своим нарядным стульям. Они были безупречны.

Вокруг стола уже толпились люди. Их было так много, что они не помещались на расставленные стулья и сидели кто-то друг у друга на коленях, кто-то на краешке стола, некоторые сидели на своих сумках и рюкзаках прямо на полу. Они галдели, но стоило ей посмотреть на них, как за стол возвращалась тишина. Несколько пар глаз иногда с интересом поглядывали на нее, но потом над столом раздавался чей-то смех, и можно было с трудом разобрать, кто о чем говорит.

Маруся с интересом вглядывалась в лица, пытаясь узнать эти глаза.

Девушка, которая оказалась ближе всего к ней, оказалась юной тургеневской барышней с яркими карими, почти оранжевыми глазами. У нее была короткая стрижка, большие объемные серьги в виде колец и ярко-лиловая помада на губах. Она была невероятно мила и много улыбалась. Вглядываясь в черты лица этой девушки и пытаясь припомнить, кто она и откуда, Маруся заметила, что на лице этой девушки есть огромный уродливый шрам. Он явно был великовозрастным уродцем, потому как вены, пульсирующие внутри него, были покрыты толстой сморщенной кожей. По краям шрам был бордовым, от чего его границы были еще заметнее. При всей уродливости шрама саму девушку он нисколько не портил. Даже наоборот. Она явно знала о своем бордовом карлике и иногда проводила по нему пальцами, как будто проверяя, не исчез ли он случайно. Он всегда был на месте, но девушка не переставала улыбаться.

«Надеюсь, она знает, что она очень красива, и родные не забывают ей напоминать об этом», – подумала Маруся.

Девушка опять провела рукой по шраму, но, поймав в этот момент взгляд Маруси, стыдливо отвела глаза.

«Не говорят», – подумала Маруся и впилась зубами в большую сочную устрицу.

За девушкой со шрамом, задрав нога на ногу, сидела девчушка помоложе. Она курила длинную сигарету, при этом покручивая кольцо на безымянном пальце. Кольцо не было похоже на обручальное, но явно было очень дорого своей носительнице. Она была задумчива и как будто даже немного отрешена. Перед ней на столе лежала огромная стопка книг: «Психология рабства», Роберт Сапольски, «Прощай, застенчивость», «Социальная арт-терапия» и прочее, прочее, прочее.

Облокотившись на ее стул, стояла то ли девочка, то ли мальчик, Маруся не могла сразу разобрать из-за очень короткой стрижки и угловатых черт лица, в руках то ли мальчик, то ли девочка держал длинные рябиновые бусы. Ягоды были ярко-оранжевые, а нитка внутри зеленая, от бус еще пахло рябиной, она почувствовала это на расстоянии.

– Для мамы? – тихо спросила Маруся.