Елизавета Баюшева - Новейшие истории повседневности. Когда проза и стихи переплетаются…

– Да. Я их два часа плела, – разулыбалась девочка. – Она их никогда не наденет. Я знаю. Я приду домой, повешу их на настольную лампу и включу свет, лампа нагреется, ягоды со временем засохнут и из ярко-оранжевых превратятся в почти коричневые. Застынут. Станут твердые, как камни. Здорово?

– Здорово, – задумчиво ответила она. И руки стали немного ватными.

Как много раз Маруся плела эти бусы. И не только бусы – браслеты и серьги. Плела, высушивала и думала о том, как в следующий раз можно сделать еще лучше, еще ровнее и интереснее. Добавить узор, добавить других ягод…

На полу, на старом кожаном рюкзаке, сидела девочка лет пятнадцати, она держала в руках красивое колечко. Белое с черными полосочками, переплетающимися друг с другом. Школьница надевала кольцо то на один палец, то на другой, но оно все равно болталось и не хотело держаться на изящных пальчиках. Наконец девочка надела колечко на большой палец, и вроде тут оно застыло и перестало крутиться, но смотрелось достаточно грубо. Да и неудобно было. Девочка переключилась с левой руки на правую, но история повторялась. Кольцо явно было не по размеру.

– Через пару месяцев ты раздробишь его молотком, – наклонившись к девочке, прошептала Маруся.

– Ты до сих пор это делаешь? – улыбнувшись спросила девочка.

– Да. Только теперь это называется ломбард.

Они обе громко засмеялись. И посмотрели на руки друг друга: руки обеих были абсолютно свободны от всяких колец.

Маруся окинула взором толпу вокруг стола и заметила, что, несмотря на разницу в возрасте и стоимость одежды, все гости искренне улыбались. Кто-то смеялся, кто-то улыбался, глядя на какой-то рисунок перед собой, кто-то сочинял стихи и песни, одна девушка совершала странные жесты руками, прислушавшись, Маруся поняла, что девушка танцует с импровизированным партнером и отсчитывает ритм. Одна раскладывала пасьянс, другая вязала длинный красивый шарф, еще двое о чем-то мило секретничали. Людей было много, но при этом они не шумели, не издавали неприятных звуков, не пытались как-то обозначить свое присутствие за этим большим красивым столом. Маруся скользила от лица к лицу, изучала, одобряла и шла дальше.

Ее шампанское щекотало язык и создавало ощущение фейерверка во рту. День был невероятно особенным. Особеннее, чем она его себе представляла.

Она подумала, что у нее должен быть тост. Но мысли путались то ли от игристого, то ли от атмосферы, и Маруся так и не смогла сформулировать что-то красивое и стоящее этого дня.

– За спасение! – громко сказала она и попросила счет.

– «Космополитен», пожалуйста! – крикнула Линда.

За барной стойкой толпились мужчины и женщины с друзьями, с коллегами, с коллегами друзей, парами, одинокие и очень одинокие. Линда была из последней категории и не собиралась менять свой статус.

Очень одинокие – это очень свободные и гармоничные люди. Особенно когда эти люди женщины, и особенно, когда эти женщины обожают книги. У Линды была своя философия. И мужчины редко могли философствовать лучше, чем она, а потому были ей неинтересны.

– Ваш «Космополитен», – раздался голос рядом с Линдой, и она увидела рядом мужчину лет тридцати – тридцати пяти. Это был не официант.

– Я в ужасном настроении сегодня, возможно, надвигается ПМС, я не знаю, я пришла сюда не знакомиться, платья с глубоким декольте я ношу даже дома и даже в полной темноте, шпильки пришлось надеть под платье, потому что я люблю красивые туфли. И еще я люблю сидеть за барной стойкой одна, и это совершенно ничего не значит, – выпалила Линда и сделала маленький глоток.

Коктейль был великолепен.

Странное впечатление производят на мужчин очень одинокие женщины, которые не скрывают и не бояться своего одиночества. Мужчина завис на несколько секунд, и было ощущение, что он услышал, что планета завертелась в обратном направлении и всем землянам нужно срочно перебираться на Марс. Линда успела ответить на сообщение в ватсап прежде, чем услышала:

– Ну что ж, тогда я почитаю Пастернака, пока вы будете наслаждаться коктейлем и своим ужасным настроением, – ответил мужчина и сел на соседний с Линдой стул. – Кстати, как вам Пастернак?

– «Мело, мело по всей земле во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела» – в этом есть что-то близкое моему сердцу, в отличие от «Доктора Живаго», которого вы держите в руках, – ответила Линда, пытаясь вспомнить, о чем было это произведение. Но так и не смогла.

– Борис, – представился мужчина.

– Я помню, как зовут автора «Доктора», – окончательно отрезала Линда, надеясь, что мужчина наконец поймет, что она не настроена ни на какое общение, даже на тему поэзии и свечей.

«Космополитен» сегодня превосходил все ожидания. Он был лучше любимого игристого, ароматнее утреннего ромашкового чая, терпче горячего имбирного напитка, а эта оливка… ее даже не с чем было сравнить. Линда пыталась больше ни о чем не думать, играла музыка, но сегодня ей не хотелось танцевать. Ей было идеально комфортно в красивом платье на высоком барном стуле.

Она разглядывала коктейли, расставленные на стойке и ожидающие своих заказчиков, яркие бутылки с алкоголем, блестящие рюмки и фужеры, людей, толпящихся вокруг стойки и столиков, ловила взгляды, отсекала взгляды, улыбалась, глядя на двигающуюся в такт музыке толпу, официантов, охранников…

О чем писал Пастернак? Линда закрыла глаза и даже вздрогнула, пытаясь припомнить хоть что-то из школьной программы.

В памяти всплывали отрывки из «Войны и мир», о чем-то разглагольствовал нигилист Базаров из Тургеневского романа «Отцы и дети», по-прежнему тревожило душу письмо Татьяны Лариной к Онегину, и Аннушка уже совершенно точно купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже уже его разлила. Многих героев Линда пролистнула в своей памяти, но никакого доктора Живаго припомнить не могла.

– Черт! – сказала она, обращаясь к сидевшему рядом мужчине. – Кажется, ваш Пастернак собирается испортить мне потрясающий вечер!

– Пастернак вряд ли, он давно мертв, а вот я все еще могу вам подпортить пару-тройку часов этого вечера, – ответил мужчина.

Кажется, Борис. Мужчина – Борис, Пастернак – Борис, в голове у Линды окончательно перемешались все отцы, дети и Наташа Ростова.

– Вы реально читаете за барной стойкой? – спросила Линда. – Реально Пастернака?

– Сегодня – да, это реально Пастернак. В прошлую субботу это был Герман Гессе с его эксцентричной «Игрой в бисер», а начало мая я проводил с Александром Беляевым и его «Человеком-амфибией».

– Никогда не любила двух последних.

Борис громко засмеялся.

– Двух последних… – повторил он, смеясь. – Я не любил ни двух последних, ни двух самых первых, ни сотни тех, что были где-то в середине. Я ненавидел читать со школы. Учительница по литературе говорила, что я самый безнадежный из всех, кого она встречала.