Нина Кромина - Красная строка. Коллективный сборник №2

Наталия Ячеистова – москвичка. Окончила МГИМО. Член Союза писателей России. Автор поэтических сборников «Голландские изразцы \ Nederlandse Tegels» (изд-во Het Spinhuis, Amsterdam) и «Пути земные и небесные» (изд-во «У Никитских ворот»), ряда книг прозы: «Туманган», «В закоулках души», «Остров Белых», «Рассказы за чашкой чая», «Когда-то на Шаболовке…» и др. Публикации в литературных журналах. Лауреат международных литературных конкурсов.

– Я хотел бы написать твой портрет, если не возражаешь.

Мирослав вопросительно взглянул на Таю и неспешно отпил кофе из маленькой керамической чашки. – Скажи, когда у тебя будет время.

Они сидели в небольшом кафе на Кайзерграхт, неподалеку от его галереи. За окнами, как это водится в Амстердаме, шел дождь, и небо было затянуто плотными тучами – от этого в кафе казалось по-домашнему уютно, и свет, исходивший от низко свисающих ламп в цветных абажурах, придавал всей обстановке мягкость и теплоту.

Тая была польщена: она считала Мирослава талантливым художником, и то, что он предложил написать ее портрет, было для нее и неожиданно, и приятно.

– Чудесная мысль! – отозвалась она. – Можем начать через пару недель, когда я вернусь из Гронингена, если, конечно, опять куда-нибудь не укачу.

Тая придвинула свою чашку и глубоко вдохнула терпкий аромат чудесного кофе, которым издревле славится Амстердам. По всему телу плавно растеклось тепло, и ей захотелось свернуться калачиком в кресле и замурлыкать, подобно пушистой кошке.

– Хорошо здесь, правда? – улыбнулся Мирослав, угадав ее настроение.

Они познакомились полгода назад, когда Тая случайно оказалась в его галерее, спасаясь от внезапно начавшегося дождя. Галерея эта была совсем маленькой – всего пара крошечных залов, но то, что она увидела там, едва переступив порог и стряхнув с себя брызги дождя, глубоко тронуло ее. Картины, плотными рядами висевшие на стенах, были разных жанров – портреты, городские пейзажи, натюрморты, но все они, безусловно, принадлежали кисти одного художника, и было в них что-то совершенно особенное – пронзительное, светлое, берущее за душу.

Они разговорились, и с первых же минут почувствовали себя давними, хорошими знакомыми, которых связывает много общего. И хотя их последующие встречи, проходившие обычно в кафе или его галерее, были в силу разных причин не слишком частыми, они всегда приносили им неподдельную радость. Для Таи, чья жизнь была до краев заполнена деловыми встречами, контрактами и переговорами, Мирослав с его друзьями-художниками был настоящим спасательным кругом, не дающим ей окончательно сгинуть в холодной пучине бизнеса. Конечно, его образ жизни был совершенно иным, чем у нее, но богемность, неизбежно присущая всем художникам в той или иной мере, не казалась у Мирослава вычурно-нарочитой, но как-то очень мягко и естественно пронизывала всю его сущность, связанную глубокими, давними корнями с его родной аристократично-неспешной, туманно-чувственной Богемией. Тая была в восторге от его работ, необыкновенно живо и тонко передающих многоплановые настроения окружающего мира. Со временем она определила для себя эту особенность его стиля как «предельную искренность». Казалось, этот молодой белобрысый чех никогда не фальшивил – ни в живописи, ни в жизни.

«Написать портрет…» – вспомнила Тая вечером, работая дома за компьютером. Как возникает такое желание? Наверное, он находит ее интересной. Тая улыбнулась. Потрет в его исполнении должен получиться чудесным! А что дальше? Оставит ли он его себе или отдаст ей? Ей хотелось бы одновременно, чтобы он был и у нее дома, и в его галерее – среди других картин, которыми каждый день любуется столько людей! Она постаралась представить себе, как будет выглядеть на портрете, и сразу множество образов возникло в ее воображении: светская дама; спортивного вида путешественница; жительница Петербурга, влюбленная в свой город; европейская бизнес-леди – все это была она. Какой же она хотела видеть себя на портрете? И в каком ракурсе лучше позировать – анфас или вполоборота? Пожалуй, вполоборота будет лучше. Тая достала свой фотоальбом и стала листать его, останавливаясь на наиболее удачных снимках. Прошлые события, города, люди проносились перед ней, как ускоренная кинопленка – все было вроде бы недавно, но вот уже кануло в Лету, ушло навсегда.

Листая страницы альбома, Тая через некоторое время неожиданно поймала себя на том, что испытывает какое-то смутное недовольство, глядя на свои изображения. Она постаралась понять причину. Фотографии были хорошие, получалась она, как правило, удачно – так что же? Она остановилась, полистала альбом назад, внимательно всматриваясь в снимки – и тут вдруг ей стало ясно, почему они не нравятся ей: повсюду, на всех фотографиях, у нее было совершенно одинаковое выражение лица – вернее сказать, отсутствие всякого выражения . Легкая улыбка, эффектная поза – она вдруг напомнила себе растиражированный образ с какого-нибудь рекламного плаката. Рядом с ней на фотографиях находились разные люди – молодые и старые, веселые и хмурые, умные и не очень – но у всех у них были живые лица, выражавшие настроения и чувства. И только она оставалась везде одинаково-статичной, ее темные глаза казались кукольно-безжизненными. «Как две пуговицы», – в ужасе подумала Тая.

От этого открытия ей стало не по себе. Она быстро встала и подошла к зеркалу. Ну нет, на манекен она не похожа: большие глаза смотрели на нее из зеркала вполне живо – с тревогой и волнением. Тогда в чем же дело? Может, она просто получается так на снимках? У Таи возникло чувство, будто она пытается ухватить за кончик хвоста юркую рыбку – что-то важное крутилось в ее сознании, было совсем рядом, но могло выскользнуть, исчезнуть в любой момент.

Её дом вдруг стал тесным для нее. Тая накинула плащ и вышла на улицу. Моросящий дождь размывал в вечернем сумраке силуэты тесно прижатых друг к другу средневековых домов, отчего резные фронтоны крыш казались на фоне серого неба грядой причудливо изрезанных холмов. В темной воде каналов яркими звездами покачивались огни фонарей.

«Наверное, внутри у меня пустота, – подумала Тая, – в этом все дело. Что я представляю собой? Если снять с себя, как одежду, работу, должность, повседневные дела, что тогда останется? Что? Пустой сосуд, потухший светильник… Мирослав поймет это, как только начнет писать мой портрет – от него ничего не утаишь. Одно дело – беседовать за чашкой кофе о том о сем, а другое – заглянуть в душу». Тае представилось, как он, рисуя ее портрет, вдруг остановится на минуту в задумчивости, пристально взглянет на нее, и легкая тень пробежит по его лицу…