Нина Кромина - Красная строка. Коллективный сборник №2

Она шла вдоль канала в сгущающейся темноте, и в какой-то миг ей показалось, что она у себя дома, в Петербурге, идет по набережной Мойки. Ей вспомнился Русский музей, куда они, бывало, часто захаживали с мамой. От некоторых портретов там невозможно было оторваться – настолько интересными были изображенные на них люди – с яркими характерами, выразительными глазами, благородными лицами. Таких Тая не встречала в современной жизни – ни в Петербурге, ни в Европе. Там были личности, эти – обычные люди. Личности… А что это вообще такое – «личность»? Ей вспомнился университетский курс психологии, что-то насчет самосознания, индивидуальных черт характера и привычек. Ну, допустим, с характером и привычками все понятно, а самосознание – что это? Система убеждений, с которой ты накрепко спаян? Четкий вектор жизни? Тая растерялась: не то что о системе – вообще о своих убеждениях она особо не задумывалась. И это в ее-то возрасте, в тридцать с лишним лет! Тае стало от этой мысли неуютно. Она даже поежилась от внутреннего озноба. Захотелось нырнуть в теплое детство, укрыться от ответственности, начать все сначала.

«Но если я раньше об этом не думала, это не значит, что у меня вообще нет никаких убеждений, – успокоила она себя. – Ведь убеждена же я, к примеру, что нельзя делать другим зла, обманывать, унижать… Что люди должны жить достойно – при демократии, а не при диктатуре, быть свободными, иметь разумных правителей… Что нужно… Да, но ведь убеждения – это не просто мысли, а спроецированный ими образ жизни, ценности, которые человек должен защищать – при необходимости даже ценой собственной жизни. Готова ли я к этому?» Она не находила ответа. Ее жизнь в Голландии была устроенной и благополучной, и за все восемь лет, проведенных здесь, ей ни разу не представился случай испытать себя, заглянуть в свои глубины. Каждый день она ходила на работу, добросовестно продвигая вверенные ей проекты; в выходные, если не было командировок, садилась в машину и ехала осматривать очередной голландский или бельгийский город из серии игрушечных поселений; порой встречалась с приятелями в каком-нибудь очередном брюн-кафе, потемневшем со временем от табачного дыма и людских пересудов; иногда выезжала на море… Ровный, спокойный образ жизни. Она была вполне самодостаточна и не тяготилась своим одиночеством, скорее наоборот – дорожила им. И всегда думала, что у нее всё в порядке. А тут вдруг оказалось, что чего-то очень важного не хватает в ее жизни, организованной и рассчитанной по часам и минутам.

Тая задумалась: а что она, собственно, знает об окружающих ее людях? О Мирославе, с которым вот уже полгода пьет кофе и ведет светские беседы? Да толком ничего. Талантливый художник, родители которого в свое время выехали из Праги, спасаясь от тоталитарного режима. Вот у них-то точно были твердые убеждения… Мирослав. Приятный парень… Почему у нее никогда не хватало времени внимательно выслушать его, узнать, чем он живет, спросить, не нужна ли ему ее помощь?

Тая остановилась на небольшом каменном мосту, перекинутом через канал. Тихая ночь окутала угомонившийся город, и только дождь шуршал, не переставая, усердно полируя блестящие темные булыжники бугристых мостовых. Она стояла в задумчивости, засунув руки в карманы плаща, глядя на мрачные силуэты онемевших зданий, вплотную подступающих к воде. Сколько людей прошло за минувшие столетия по этому мосту, мимо этих домов, неся в себе свои радости, горести, заботы! Вот и ее мысли отпечаются на этих камнях, и когда-нибудь, через много лет, она вернется сюда и прочитает их снова… Ей захотелось увидеть какого-нибудь прохожего, окликнуть его, перекинуться хоть парой слов – но вокруг не было ни души, лишь лодки покачивались внизу в темноте, глухо ударяясь бортами. И вот, стоя на этом мосту и слушая неразборчивое бормотание дождя, она впервые за долгие годы почувствовала вдруг свою бесприютность в этой ухоженной, энергичной, удобной для жизни стране – холодной, чужой стране. Возможно, то же испытывают и ее друзья?

«Вернусь из Гронингена – созову гостей, – решила она. – Накрою стол на террасе, расставлю цветы. Будем сидеть, разговаривать, слушать музыку, смеяться и немного грустить… И наша беседа, подобно золотому пчелиному рою, будет медленно подниматься ввысь, прорывая облака, давая ход солнечному свету, который прольется на террасу, заполнив все пространство, бросив на пол узорчатые коврики, играя бликами на вазах и чашках, отбеливая и без того белые салфетки и стулья… И будет всем так радостно и хорошо, что не захочется расставаться».

Михална слыла в своем поселке женщиной серьезной и работящей. И впрямь: хозяйство свое она содержала в образцовом порядке, для чего поднималась каждый день с петухами, работала и в огороде, и дома, не покладая рук. Да еще держала козу и кур – хлопотное это дело. Но от трудов своих Михална не уставала: такая жизнь была ей привычна, с ранней молодости помогала она во всём матери, почти до самой смерти своей пробатрачившей в колхозе. И теперь, вот уже многие годы, делала всё сама, словно продолжая двигаться без излишних усилий по накатанной колее. Соседки относились к Михалне почтительно, но с оговорками: не нравилось им, что та малообщительна, в гости не ходит, новостями не делится. Получалось, что гордая она, эта Михална.

Дом, в котором жила Наталья Михайловна со своим мужем Алексеем Петровичем, остался им от мужних родителей – дед его в свое время своими руками строил. Добротный был дом, бревенчатый, стволы шли на него – не обхватишь. Алексей тоже руки имел золотые, но прока от того Михалне было мало. Как так получалось? Ведь когда выходила за него по молодости, представлялся он мужиком мастеровитым, с которым будешь жить, как за каменной стеной. Но со временем проступили некоторые особенности характера мужа – был тот неспешен в своих занятиях и, хотя делал всё, как и его дед, на славу, ждать необходимого приходилось долго. Да еще соседи вовсю пользовались безотказностью Алексея – то один придет за помощью, то другой, а тот всем помогает. Михална уж пилила его, пилила, наставляя на путь истинный – всё без толку. Терраса, выстроенная мужем по её просьбе на солнечной стороне, чтобы было, где на старости лет по вечерам чай пить, так и стояла пятый год, заваленная строительным хламом, досками и инструментом. Не пройти-не проехать. А тут еще соседка эта, Глашка, даром, что кривая, повадилась к Алексею заглядывать. То одно принесет в починку, то другое. Чайник у нее, видишь ли сломался, а то – приемник не работает. А глазами так и зыркает на Алексея, голосок такой елейный делает. Михална ей говорит:

– Глафира, у тебя что, своего мужика нет, что ты все к нам шастаешь?