Светлана Лучинская - Водопад жизни

– Яцына – шлюха, а отхватила себе такого офицера!

По своему крайнему простодушию я ощущала себя почти ущербной в офицерской среде. Я понимала, что это ложное чувство, но ничего не могла с собой поделать. Любовь все только усугубляла. Это было глупо, задевало мою гордость, но ничего не меняло. Моё искажённое представление о себе стояло стеной между мной и Вадимом. Только он вовсе об этом не подозревал и продолжал мне улыбаться, потому что был нормальным человеком из обычной семьи. И вообще, все вокруг были нормальные – сплошь дети военных, и среди них я, как золушка в замке короля, которая дрожит от страха, что вот пробьёт 12 часов и все увидят её «старое платье».

За окном показался знакомый до боли Полесский вокзал. Я поймала такси и заехала по дороге на рынок, где быстро отыскала чёрные кофточку и шарф. Через 15 минут мы уже подъезжали к дому на Брестской улице, где была туча народу и множество венков. Расплатившись с таксистом, я как сумасшедшая бросилась к подъезду и взлетела на третий этаж. Меня трясло. Двери квартиры были открыты настежь. На лестнице и на площадке стояли люди, суетились высокие крепкие мужчины. Началось движение.

– Стойте! – что было сил, закричала я.

– Стойте, Женя, дядя Петя, это я!

Они смотрели в мою сторону и не видели. Аня стояла рядом с ними и кивнула мне. Гроб уже выносили. В самую последнюю минуту, но я успела!

– Здравствуй, моя дорогая тётя Кира.

Она лежала как живая, словно уснула. Казалось, вот-вот откроются её глаза, и она начнёт рассказывать какой-нибудь случай.

Началось прощание для тех, кто не мог поехать на кладбище. Я смотрела на неузнаваемые знакомые лица. Вот оно, процветающее когда-то, офицерское общество. Многих уже нет в живых.

Ничто не предвещало такой внезапной смерти тёти Киры. Две недели назад у нее гостили мама и ещё одна сестра, которая жила в Самаре. Как водится, они веселились от души, пели, танцевали. Тётя Кира кричала мне в телефонную трубку:

– Таська, что ты сделала? Продать дом и уехать в никуда! Боже, Боже – скитаться по квартирам! – переживала она, – И что там за границей будет?!

На поминки пришли несколько ветеранов Великой Отечественной войны, которые давно знали семью Терещенко. Произносились речи. Было грустно.

Встала и подняла бокал лучшая подруга тёти Киры.

– Ушла Михайловна на постоянное место жительства. Теперь ей, наверное, хорошо. Она была весёлой и неунывающей. Поэтому самой лучшей памятью будут хорошие и светлые воспоминания о ней, и никаких слез.

Каждый, кто хотел, брал слово и говорил о тёте Кире. Я слушала и в очередной раз удивлялась, какой она была необыкновенно доброй и как её любили совершенно незнакомые мне люди.

Дома было продолжение поминок. Пришли друзья и соседи из тех, кто не смог поехать на кладбище.

Дядя Петя на глазах впадал в детство. Он подошёл с тарелкой к портрету.

– Мамочка моя, поешь, – говорил он жалостно.

За столом разговоры постепенно перешли в более практическую сторону, и я вышла на балкон. Ко мне присоединилась Аня.

– Вот и нет больше нашей тети Киры, – тихо сказала она.

Мы смотрели на двор и молчали. Мой двор. Здесь витает дух моей первой любви. С тех пор деревья выросли и закрыли кронами площадку, по которой возил меня на велосипеде Колька. Я перегнулась через перила балкона и взглянула на лавочку. На месте.

Мы тогда смеялись, говорили ни о чём. Я уже могла смотреть на Вадима, не отводя глаз, и это был большой шаг вперёд. А взгляд его притягивал и завораживал. В нём читалось то, что нельзя было доверить словам. В школе я не могла видеть его, когда хотелось, поэтому каждое такое мгновение становилась праздником. На лавочку я смотрела с нежностью, она стала для меня символом.

Осень выдалась тёплая и ласковая. Вадим тоже учился теперь в первую смену. По утрам наша компания как по команде выходила из домов и шла в школу. Иногда к нам присоединялась одноклассница Лариска, и тогда вокруг нас с Вадимом носились недвусмысленные шутки, а мы, как два полюса в облаках, шли и улыбались. Нам по-прежнему нужны были посредники, без них мы были беспомощны. Когда я лежала в больнице, Вадим загадочно спросил у девчонок:

– А где ваша четвёртая?

Было решено навестить меня, но на полпути он выскочил из автобуса. Это было к лучшему. Моё сердце не выдержало бы таких эмоций. Я придавала значение каждому его слову, взгляду. Любая мелочь могла меня ранить. Моя любовь то разрасталась до мировой трагедии, то становилась счастьем космического масштаба. Недаром я так часто смотрела на звезды, как будто там были ответы на все мои вопросы.

Так мы и ходили всегда в сопровождении кого-нибудь. Мы никогда не оставались наедине, и тем более не разговаривали. Так продолжалось год. Другие мальчишки и девчонки ссорились и мирились, а у нас никакого внешнего сдвига. Но накал страстей, который ощущался даже в воздухе, доводил меня почти до обморока.

Наступила осень. Завершилась первая четверть десятого класса. По случаю праздника 7 Ноября мы собрались на вечеринку у одной из одноклассниц, в частном доме на окраине военного городка, подальше от родительского надзора.

Было весело. Рядом со мной за столом сидел мой давний ухажёр Толик. Он учился в Суворовском училище в Ленинграде, но всегда приезжал в свой родной класс и участвовал во всех без исключения пирушках. Толик был простым и добродушным увальнем, его успешная офицерская карьера просматривалась даже теперь, когда он сидел рядом и восторженно смотрел мне в рот. Он наверняка осчастливит любую среднестатистическую девицу, мечтающую об офицере и мещанском благополучии. Я смеялась, мне было с ним просто, но я не испытывала к нему ничего, кроме лёгкой досады.

В самый разгар застолья девчонки вдруг заволновались. Прошёл шепоток, что сейчас к нам придут мальчики из других классов, и среди них Вадим. Сердце моё затрепетало.

Девчонки стали срочно прихорашиваться. Лариска распустила по плечам свои роскошные белокурые волосы и ободряюще мне подмигнула. Она была самой боевой девчонкой в классе. Её шуток не выдерживали даже самые искушённые пацаны. Она могла ввести в краску и «наколоть» любого парня. Если ей кто-то нравился, она прямо говорила об этом и добивалась своего. Такое искусство было мне недоступно. К моей любви Лариска относилась дружелюбно, но никак не могла понять, почему мы до сих пор «телимся».

Спешно раздвинули столы для танцев. Почему-то сразу объявили дамский танец. Мальчики сидели группой на сдвинутых в угол стульях, а девочки примостились на диване напротив. Кое-кто стоял. Первой открыла бал Лариска и пригласила Вовку Андрейченко из параллельного класса. Остальные, помявшись, последовали её примеру. Вадим смотрел на меня в упор и ждал. Его глаза пылали недетской страстью, а я всё еще была во власти романтических грез и чувствовала себя так, словно мне предстояло перепрыгнуть глубокую пропасть.