Галина Маркус - Всё рифмуется

У Ушмана было такое выражение, словно он выбирал, то ли ему опять рассмеяться, то ли сбежать.

– Конечно, мы ещё должны привыкнуть друг к другу. Нам ещё много… о многом надо… надо говорить.

Вера оглянулась вокруг.

– Но затягивать тоже нельзя, потому что… смотри, – она повела рукой в сторону заваленного мусором стола, – тебе нужны условия. Ты жрёшь здесь, что попало, тебе негде поговорить с импер… с ампрер…

– С импресарио, – сочувственно подсказал Ушман.

– Да. А у меня квартира здесь, в Калачиково. Папа умер… давно. Мы живем вдвоём с мамой, у меня отдельная комната. Разумеется, я тебя этим не покупаю – для такого, как ты, это, конечно, смешно, ты же понял, что дело в другом. Но что плохого, если у тебя, к тому же, будет место для репетиций, ты сможешь спокойно сочинять, у тебя будут условия! Мама – она очень хорошая, она всегда делает всё, что лучше для меня, вот увидишь. Но мы должны будем, конечно, ей помогать. А она будет хорошо к тебе относиться, а потом поддержит с ребёнком. И – как только ты решишь, что меня перерос – я… – Вера прикрыла глаза, словно заранее прочувствовав всю боль от его будущего предательства, – отпущу тебя. Мы разведёмся, но пожениться официально нам надо обязательно – твой ребёнок должен иметь твоё отчество и фамилию… это у него должно остаться. Ты думаешь, это мой эгоизм заставляет тебя торопить, но ты просто поверь, ведь я-то уже всё зн… Ты только доверься.

– Э-э-э… Вера… – неожиданно сказал Ушман, всё это время странно молчавший. – Слушай… распусти, пожалуйста, волосы… то есть, ну, если тебе не трудно…

– Зачем? – нахмурилась она.

Вера начинала разочаровываться. Он ли это? Когда она шла сюда, то нарочно не стала ни наряжаться, ни краситься. Все эти внешние атрибуты казались ей недостойными того разговора, который они будут вести – разговора одними только душами, без внешнего и физического. Там, где он всё поймёт и поверит. А тут… волосы, красота, внешность… Неужели даже такому, как он, это важно? Тому, кто пишет такие слова…

– Зачем? – повторила она жёстче и посмотрела на него осуждающе.

– Ты такая… красивая, но… очень… серьёзная. Мне кажется… – теперь подбирал слова Ушман, – мне кажется, волосы у тебя замечательные должны быть, а ты их запрятала.

– Волосы, – с ледяной интонацией повторила она.

Вера смотрела на него с такой откровенной обидой, что Ушман встал, присел перед ней на корточки, чуть дотронулся пальцами до её запястья, тут же отдёрнул руку и виновато улыбнулся. За такую улыбку, вообще-то, можно было простить ему некоторое несовершенство.

– Ну, могу ведь я посмотреть, раз уж мне всё равно на тебе жениться? – с какой-то отчаянной усмешкой сказал он.

Наверное, всё-таки мужчина – это такая порода… если даже самый лучший из них… Но – надо быть снисходительней к своему гению. Должны ведь у него быть слабости и недостатки?

Вера саркастически хмыкнула, прищурилась и одним движением выхватила двойную шпильку, удерживающую пучок.

Густые каштановые волосы тяжело рассыпались по её плечам.

***

– А вот и пирог.

Вера вздрогнула, услышав голос дочери, слабо улыбнулась. Девушка внесла в комнату противень, следом зашла мама, неся на подносе чашки, поставила их на стол и ласково потрепала зятя по плечу:

– Всё, хватит, садимся, садимся.

Гости снова начали подтягиваться к столу, занимая свои места. Вера ещё несколько секунд посидела, не в силах вернуться из прошлого, потом, опомнившись, вылезла из кресла и начала расставлять чашки. Дочка принялась нарезать пирог. Вера невольно наблюдала за ней. Высокая, стройная, белокожая, выразительные карие глаза под густыми чёрными бровями… Небольшая горбинка на прямом носу её вовсе не портит, решила Вера.

– Как на отца похожа, – неожиданно шепнула ей на ухо одна из незамужних подруг. – Ну надо же, бывает ведь так – сразу можно узнать! А она у тебя поёт?

Вера недовольно глянула и промолчала. Она не любила обсуждать своих близких даже с друзьями.

Приятель-холостяк к тому времени, кажется, прилично набрался. Он вовсю размахивал руками, обращаясь к имениннику, и, не замечая семейную пару, не пропускал их к столу.

– А вот скажи, дорогой! Почему, если ты такой умный, ты такой бедный?

Здесь, очевидно, полагалось смеяться, за поддержкой холостяк обернулся к незамужней подруге, но та только смущённо хмыкнула.

– Я тебе, как старый друг – без обид, правду в глаза! Вот ты всё учился, учился – лучше всех на курсе. И что, и что? Вот так и уйдёшь на пенсию начальником отдела. А все говорили – гений! Вот я – одни двойки, ну и ладно. Сбежал в торговлю, и не жалею. И ещё раз повторю тебе – при всех: я тебя в любой момент с твоей головой к себе возьму, на любые деньги!

– Да что вы такое несёте! – возмущённо начала немолодая коллега, переглянувшись с мужем. – Илья – самый талантливый у нас в институте! Он – душа всего! И, если он до сих пор не главный инженер – так то не его вина, что на этом месте у нас бездарный зять одной большой шишки. Да все это знают!

– Лёха у нас просто говорить не мастак, – улыбнулась Вера. – Дайте ему лучше гитару. Сыграешь, а, Лёш?

– Не, не, – замахал руками Лёха. – Ты чё, Верк, я уж и разучился совсем. Вспомнила, тоже!

– Тогда я сам, – улыбнулся муж.

Дочь подала ему инструмент, и он перебрал несколько струн. Все замерли, услышав его тихий, глубокий голос, и сидели, не шевелясь, пока он не допел. Никто не знал, что он поёт совсем новую песню, Вера тоже впервые её слышала. Он пел и смотрел Вере в глаза. Песня рассказывала о корявом дереве на берегу полноводной реки, дерево росло и питало из неё свои корни, и источник его радости никогда-никогда не должен был иссякнуть. Потому что эта река была его судьбой.

– Мой гений, – чуть слышно, одними губами, произнесла Вера.

Никто, кроме него, её не услышал.

Она с раздражением посмотрела на часы. Как невыносимо терять здесь время, когда у нее столько дел. Все равно это бесполезно. Что бы там не говорила мама подруги сестры ее одноклассницы (кажется, так) про этого врача, Анна особо не верила: спасибо, проходили уже. Чудо-врачи и чудо-методики… Никто так и не научился лечить мигрень, а доктора даже не знают, что ее вызывает. Если бы подруга сама не записала ее сюда на семь часов вечера, после работы, Анна ни за что бы не пошла.

Худой и нервный мужчина пропал за дверью с табличкой «Психомигренист» – что это за специализация такая? – минут тридцать назад, и с тех пор лампочка над кабинетом светилась надписью «не входить». Анна достала из сумочки листочек со списком дел на неделю, исписанный с двух сторон и быстро пробежалась по пунктам. Особенно ее волновал пункт номер семь – это потребует времени и сил, и обязательно сегодня. Руки бессознательно терзали сумочку, а каблуки нетерпеливо постукивали по полу. Надо просто встать и уйти. Обидно только, что столько времени потратила… может, подождать еще пару минут?