Галина Маркус - Всё рифмуется

– Марго, Марго! Мне снился страшный сон…
Охвачены безумием французы:
клянутся убивать перед крестом
и в помощь призывают Иисуса!

Ни жалости не зная, ни пощад
под сенью ночи, дьяволом ведомы,
Того, Кто заповедовал прощать,
назначили виновником погрома.

Хохочет, наслаждаясь, сатана:
кто разделён – его покорен власти.
Хоть до небес не выросла стена,
но истина разодрана на части…

Гиз отомстить, конечно, был бы рад
за все свои любовные печали,
но Медичи, но твой тщедушный брат
елей и мёд на свадьбе источали!

Ведь наш союз, средь смуты и войны, —
вершина Золотого Ренессанса,
спасение и веры, и страны —
не может быть двух истин… и двух Франций.

А снилось: реки крови – в воды рек
текли, и покраснела за ночь Сена.
Женою католичку я нарек,
но ныне – даже в Лувре нет спасенья.

То ужас был! Ворвался в спальню люд,
Я пал ничком, занёс приклад убийца…
Марго, Марго, прекрасная, молю,
скажи, тебе подобное не снится?

Признайся – для кошмара нет причин?
И магией любви на ниве счастья
свершится чудо…
– Генрих, помолчи!
Сюда идут! Скорее – прячься, прячься!

«Ну ладно, Ты за них умрёшь.
А хочешь знать, что будет дальше?
Любви и веры – ни на грош,
но море фарисейской фальши.

Предвидишь тысячи святых
как оправданье человека?
Но ты пришёл не ради них,
они и так Твои от века.

О, христианство победит!
Гляди, готов костёр для Жанны,
а сколько до-… а впереди…
Всех, помолясь Тебе, зажарят.

А ты готовишься – на боль!
Вот гвоздь – насквозь, вот смертный ужас…
За что? Чтобы один король
грозил крестом другому… Хуже,

Всё будет хуже во сто крат,
людей опять сжигают люди.
Твой брат по крови – им не брат,
там страшно… слышишь: «Jude, Jude!»

И дальним откликом: «Жиды!»
А что? Тебя они распяли.
Так пусть же превратятся в дым
или отвалят… то детали.

А вон писатель от казны
нарисовал – кого? – в икону:
антихриста, что полстраны
отправил загибаться в зону.

А вот, смотри: вот тоже крест,
Не деревянный, для начала,
а золотой, на животе,
что так несётся величаво!

Живот садится в лимузин
(есть бог иной у этой касты).
И грешникам другим грозит
он именем Твоим напрасно.

Скажи, где любят тут врагов,
отдав последнее кому-то?
Здесь надо зазубрить стослов,
и Ты у них в кармане – круто!

А автор этих наглых строк?
Как лихо он других порочит!
А между прочим, сам он… стоп.
Он про себя писать не хочет.

Теперь Ты видишь хорошо:
нет смысла умирать за этих».
«Но Я на час сей и пришёл.
Для них. Для всех. Вставайте, дети…»

Чем пьянее, тем позднее,
что теперь держать фасон?
Всё увяло. Зеленеет
лишь искусственный газон.

Воздух серый, пеплом полон,
трудно плакать и смотреть.
Начинает шоу клоун,
А заканчивает смерть.

Шут – он тоже не железный
и играет кое-как.
Все давно под стол залезли,
веселится лишь дурак.

Чем позднее, тем пьянее…
Кто с пелёнок не привит,
тот, как травка, зеленеет
и на солнышке блестит.

Я рассыпала бисер смеха,
нахожу по углам случайно.
Здесь без смеха идёт потеха,
и сажусь я на трон молчанья.

Мой народец! На разной ноте
все молчат, только болен каждый:
«за» молчат, но молчат и «против»,
в лоб молчат или глаз не кажут.

Кто-то гордо, а кто невольно,
кто стыдливо, а кто жестоко.
Но им больно… Как всем им больно!
Даже в казни не будет прока.

Пусть палач инструмент заточит,
хочет – тупо, а хочет – остро,
но казнит он молчанья молча,
и во мне он разбудит монстра.

Встану с трона, скажу: не надо
подчинённых таких мне вовсе.
Но с другими – не будет сладу,
их опять переманит осень.

Бросив трон, собираю бисер —
не метать, а подальше спрятать.
Мир творился не слишком быстро.
Рыбы, птицы. И день был – пятый.

Разве это счастливый исход?
Дальше – вечность. И вечна тоска.
Позади – и роман, и полёт.
Да, покой… всё, что в сердце живёт
не удастся уже расплескать.

Но к чему устремляется дух
в этой жизни? К кому воззовём
мы в страданьях и в радостях? Глух
тот покой. Свет лампадки потух,
и никто нам не явится в нём.

Для кого и о чём будет стих?
Слушать музыку? Гений в ней жив,
если Света божественный лик
в человечье творенье проник,
как история древняя – в миф.