Галина Маркус - Всё рифмуется

Звать к Нему – назначение муз!
Что осталось? Земная любовь
в царстве духа, вне органов чувств?
Мир вдвоём – удивительно пуст
в повтореньях обманчивых снов…

Раз живая Любовь – не со мной,
всё не через Него и не в Нём,
что зовётся тогда добротой,
милосердием? Страшный покой…
Что не дарено – то мы крадём.

Разве нужен мне домик и сад?
Ни свечей, ни друзей не хочу.
Рай без Бога – всего только ад…
Нет, не Мастер, а Понтий Пилат
счастлив, с Ним уходя по лучу.

Уже забили петуха,
уже повесился Иуда…
А все-таки, случится чудо,
хоть и не верится пока.

Мы спрятались в своих домах.
Нас запирает осторожность,
и меч безумства убран в ножны,
и сторожит, как цербер, страх.

А говорят, пришла весна,
да это попросту издевка!
Какая подлая уловка,
какая яркая блесна!

На самом деле, свет убит…
Наш свет в пещере замурован,
привален камень. Промыслово
на нас взирает злобный быт.

Надежда – словно решето,
все в пустоту из ниоткуда…
Но все равно: случится чудо
внезапно, просто. Ни за что.

Храбрости в мире не поровну,
все мы боимся дементоров.
Все-таки выберем сторону —
встанем на сторону светлую.

Пусть для начала лишь мысленно,
щурясь на жгучее белое,
только нащупаем истину,
слепим словами несмелыми.

Нету чудеснее праздника,
чем, все сомненья измеривши,
выйдя ко свету опасливо,
встретить таких же поверивших.

Лица увидеть знакомые,
лица увидеть безвестные
выбравших верную сторону,
тоненький лучик над бездною.

Так и живем с чудесами
– яблочко кружит по блюдцу.
Смыслы проявятся сами,
стоит их только коснуться.
Нам удивляться не нужно,
– мы замурованы в сказке,
шарик по блюдечку кружит,
всё ускоряясь к развязке.
Смотрим подслеповато
взглядом испуганной дичи, —
что там увидишь со дна-то,
коли живешь в этой притче?
Сказка-то ложь, да намеки…
Глянешь вокруг: персонажи
учат усердно уроки,
только свои, а не наши.
Выпустим ль в поле клубочек,
биться с кощеем ли станем,
знает лишь сказочник точно,
чем все закончится с нами.
Хоть в чудесах мы не шарим,
сказку-то сказывать скоро…
Не тормозил бы он шарик,
не разбивал бы фарфора…

От хрустальной зимы замирая в восторге
и рыдая от сломанных веток рябин,
шла она в синеву и, скользя на пригорке,
так хотела, чтоб он её больше любил!

Чтобы ей не завидовать глупым сюжетам
и парить над житейским цинизмом подруг,
чтоб любовь не казалась похожей на смету,
а была бы похожей на «взгляды» и «вдруг».

Но какие же взгляды, когда уже поздно,
если титры идут, свет включают в кино.
И он рвётся к прохладе, стремится на воздух,
ну а ей остаётся, как прежде, одно:

то ползти, то лететь – в пустоту… до предела.
Экономя желанья, сжигать их дотла.
Он любил – но не так, как она бы хотела.
А лишь так, что мечтать о других не могла.

Подоконник, книжка, чашка.
К мёрзлому окну
тонкой блеклой промокашкой
зимний свет прильнул.

А за шторкою дремотной
день уже остыл.
Тянут время неохотно
старые часы

и немодным циферблатом
смотрят мне в глаза:
ты-то, ты-то вино-вата,
так-таки и знай.

Любопытная, рябина
тычется в окно.
Клин не выбиваю клином,
так что всё равно.

Но глядят друг в друга окна,
дотемна близки…
День твой был сегодня соткан
из моей тоски.

Обглодали вороны рябину —
в эту зиму мороз был жесток…
Из окна кто-то по ветру кинул
густо-жёлтый, без ножки, цветок.

Неестественно-яркою точкой
он на ветках тоскливых повис,
и вцепился в них жадно и прочно,
и не смотрит, бессовестный, вниз.

Как серьгою дешёвою в ухе
у монашенки сирой горит,
придавая иссохшей старухе
и комичный, и жалостный вид.

Инородный – висит и не вянет,
притворяясь, что тут и зачат.
Но стыдится его притязаний
это дерево. В цвет кумача

наряжалась недавно гордячка,
горьковатым и тонким был вкус.
Ей не нужно нелепых подачек
и обиден под старость конфуз.

Но судьбой и ветрами прибило,
к ней насмешливый жёлтый цветок.
Он завянет… любимый… постылый…
В эту зиму мороз – так жесток…

Бабье лето. Сентябрь. И туман по утрам.
Доставать ли забытое летнее платье?
Если верить глумливым кривым зеркалам,
лоск мой только годам набегающим кратен.

Нарушая все правила, скачут листки
под колёса, на красный – за осенью новой,
как мышата весёлые, прочь от тоски,
друг за другом, смешинками, слово за словом.

Их недолгая резвость, бессмысленный фарт,
всё не впрок. И, устав притворяться живыми,
затихают, уткнувшись носами в асфальт,
на обочине, в сизом забвении, в дыме.

Ну и ты, разумеется, не виноват.
Мне самой не нужны – ни закваска чужая,
ни шутливый намёк, ни настойчивый взгляд.
Просто зря ты сказал: «Я тебя уважаю».

Снег сыплет и тает, ты прячешь озябшие руки
и думаешь – вечность застыла под этим окном,
сейчас всё решится – иначе ты сгинешь в разлуке,
и этой расплаты ждут небо, деревья и дом.

Ах, эти влюблённые – просто наивные дети.
Она не придёт, и что толку упрямо стоять
и слать смс… Но, хоть я за неё не в ответе,
я буду с тобою, я рядом – опять и опять.