Вячеслав Гуревич - Мемуары шпионской юности

Какое надругательство! Я знаю, что у нее потрясающие ноги! Неужели я ее так напугал, что она боится, что я ее завалю прямо здесь на скамейке! Не может быть – этот ансамбль был выбран чекистскими «консультантами по моде». По крайней мере, она хоть волосы немножко отпустила, иначе я начну обращаться к ней «Анна Петровна» и виниться, что я забыл домашнюю работу дома.

Читать ее мысли нет нужды. Все детали на лице. Она провела два дня в подготовке к нашей встрече – в аду. Я ощущаю укол вины, от которой срочно нужно избавиться.

– А-не́чка, я так рад, что вы пришли.

Я беру ее за руку. Пульс у нее – впору скорую вызывать.

Вместо этого я протягиваю ей тюльпаны.

– Вот этого не надо, – шепчет она, не поднимая глаз. – Это… неуместно.

– Конечно нет. Я вообще магистр неуместности. Скажите, вы легко нашли этот парк? У вас сейчас обеденный перерыв, так? Вы сказали вашему начальнику, что вы встречаетесь с местным?

– Не-е-ет. – Она вздыхает так тяжело, как будто три круга пробежала вокруг парка.

Я чешу свой парик. На скамейке у входа JC получает сигнал: «русские имеют быть, так точно». Игра идет.

Меня обуревает жалость к А-не́чке. На секунду я смолкаю, мы сидим молча, и затем я протягиваю ей запотевшую холодную бутылочку кока-колы». И пепси. Она выбирает пепси и еле слышно бормочет спасибо. (Мог бы и угадать: в Союзе пепси подают в эксклюзивных барах. Раунд за пепси.) Если бы ЦРУ снимало нашу встречу, мы могли бы запустить клип как рекламу пепси, и счастливо жить на гонорары, и умереть в один день.

Я затаиваю дыхание и легчайшим жестом трогаю ее подбородок, чтобы она посмотрела мне в глаза. Она не дергается, жест ей знаком из французских фильмов, этих учебников для советских правил ухаживания. Мы сидим и смотрим друг другу в глаза. Прощайте, правила шпионажа. Опергруппы ЦРУ, КГБ, Моссада, ВДНХ – все на Марсе. Здесь только мы одни. Под развесистым каштаном завербовали средь бела дня – я тебя, а ты меня .

– Так что же вы все же делаете? – Она говорит тихо, как бы читая из методички, которую ей составил и выучить заставил ее полковник, или кто там: «Ты должна узнать, где он работает!»

– Я вам все расскажу, – говорю я со всей мягкостью, на какую способен. Я не могу ее «читать» за сплошной пеленой страха, который от нее исходит. – Я обещаю, что я от вас ничего не скрою.

На секунду ее маска опускается на миллиметр, и я ласточкой прыгаю в эту брешь – блестящий прыжок без единого всплеска, судьи показывают десятки… и, наконец, я вспоминаю, где я ее видел.

Кафе-мороженое «Метелица» на Новом Арбате. Бомонд в сборе: от студенток МГУ, жадно наполняющих табачным дымом свои цыплячьи легкие, до теток из Пензы и Сызрани, наслышанных о красивой жизни и выдохшихся от беготни по ГУМам-ЦУМам за польскими плащами. Были и шлюхи в поисках командировочных, которые не попали в ресторан «Арбат» или же были отпугнуты ценами и теперь забились сюда по ошибке (ни водки, ни котлет, а только коктейль «Ракета» и мороженое «Ленинское»). Были кавказские люди в больших мужских компаниях, отпускающие комментарии в адрес проходящих фемин и с нечеловеческим усилием сдерживающие себя от физических действий. Была и фарца, естесно, красуясь в трофейных шмотках, щелкая зажигалками Bic и угощая шалав «Филип-Моррисом» из коричневых пластиковых коробок, – о, круче не бывает! И все, все они сидели с томно-презрительным видом, посасывая через соломинку приторнейшие «коктейли» «Ракета» или «Шампань-коблер», где на кило сахара приходилась капля алкоголя. Если кто еще живой, у всех диабет.

А что я там делал? Я как всегда, а что такое «как всегда»? Я искал ее, одну-единственную – скажем, выпускницу Томского пединститута, с глазами, сияющими как лучи солнца в майский день, и смехом мелодичнее моцартовой флейты, и душой такой чистой и незатронутой всем этим дерьмом… когда кафе закрывалось, я иногда уходил с кем-нибудь – например, с Женечкой, которая верила в романтические чувства не больше, чем в снежного человека, реагировала на меня хриплым прокуренным смехом и ложилась со мной, потому что надо быть с кем-то рядом, и она знала, что я ее не обижу . Что бы ни. Если бы только она столько не курила. Но все дымились, как мартеновские домны, особенно когда были «Мальборо» или хотя бы индийские: продвинутость нуждается в демонстрации.

В «Метелице» всегда были красивые девочки, но Аня Чапайкина выделялась еще как. Как она вышагивала к танцпятачку; где там Дому Моделей. Ничего на ней не было такого : просто обтягивающая алая юбка (впоследствии я узнал, что это творение «Диора» именуется «карандаш») и светлая рубашка «баттон», но все это было явно несоветского происхождения, и на ней выглядели естественнее некуда – не по «Метелице» вышагивала она мимо цокающих языком золотозубых кавказцев, а по Амстердаму, по Милану… Она шла прямо по канату, по незримой черте между шлюхой и сексуальной девушкой – черты, по которой все хотят пройтись, но мало у кого это получается.

– Нравится, да? Особенно это выражение ее: фу-ты ну-ты, ноги гнуты…

Женя была по-своему права. Аня действительно смотрела на мир сверху вниз, но я это видел по-другому: она боялась запачкаться. Принцесса на окраине: каждую минуту какой-нибудь козел мог сунуться волосатой рукой в разрез ее юбки или по крайней мере уронить на нее мороженое.

Пока я лениво проигрывал в голове варианты подхода, Женя уже сбегала к подруге за соседним столиком и принесла в клювике готовое досье.

– Не по Сеньке шапка, чувак, – заявила она с противной ухмылкой. – Моя подруга Ленка Сечина с ней в школе училась. Говорит, ее папаша – большая шишка, типа генерал КГБ, а ходит она в МГИМО, а ты невыездной – сиди и не рыпайся!

«Генерал КГБ, ага», – хмыкнул я. Послушать баб, на каждом углу генерал КГБ из черной «Волги» вылазит. Впрочем, нет дыма без огня. Не генерал, так полковник. Знавал я мгимошников; они таких, как я, на пушечный выстрел. Эти юнцы живут с сознанием собственной избранности и одновременно в состоянии постоянного страха, что с ними случится что-нибудь такое страшное, что папиного положения не хватит, чтобы их вытащить, – и адье, Парыж, здравствуй, Улан-Батор!

И я не стал рыпаться.

Так что Аня меня не видела. Она вообще никого не видела. Все, что она видела, были сияющие огни Нового Света. Она не знала, что ее жизнь сведется к шаттл-автобусу из посольства в общагу.

Как было договорено, после ланча с Аней я поперся на «Юнион-Стейшен», чтобы дать возможность группе прикрытия подтвердить наличие русского «хвоста». Я был обязан вести себя так, как будто это факт, но я никак не мог избрать правильную походку. Что выглядит более убедительно? Если я буду строить из себя парижского бульвардье, в спокойном респектабельном режиме «променад», с воображаемой тростью и сигарой? Или все же стоит подпрыгивать каждые пару шагов, как влюбленному по уши тинейджеру?