Татьяна Ковтун - Неверная

– Вот, маменька, помощница тебе.

Сам погостил ещё денёк и опять уехал на войну, теперь на Украину.

Новые власти хозяйничали в деревне решительно: объявили военный коммунизм и на этом основании выгребли из крестьянских закромов весь хлеб, даже и посевной. Дескать, в городе опять рабочие голодают, а вас Бог прокормит. Ваня слушал эти рассуждения и не мог понять, отчего же эти рабочие при прежней власти не голодали? Может, даже и не ели досыта, но такого грабежа деревни не было. Вывод сделал такой: Бога они отменили, вот и голодают теперь.

– Ага, голодают небось! Мне брательник письмо прислал, он в Екатеринбурге на железной дороге служит, дак пишет: на вокзале у них все платформы мешками с мукой забиты. Отправлять не успевают. А уж куда они всё это увозят, бог его знает, – делился новостями Фока Мурзин.

– Небось, прихватил твой брательник себе мучицы-то мешок-другой?

– Ага, как же! Там солдатами всё оцеплено – мышь не проскочит.

Но Бог не позаботился и о деревенских жителях. Сеять весной стало нечего, а и то, что посеяли, сгубила засуха. Дождей не бывало как сошёл снег и до Ильина дня. По сухой земле пошли трещины толщиной в руку. Коров гоняли на выпас в урему, на лугах им есть было нечего – выгорело всё подчистую. Отощавшая так, что видны были рёбра на боках, чудом уцелевшая в войну старушка Маня почти не давала молока, а ранней осенью и вовсе перестала вставать. Маню прирезали на мясо.

Вслед за Маней умер с голоду дедушка Артемий. Отмучился. Одним едоком меньше.

В головах сельчан бродили мысли: «Может, в город податься? Туда весь хлеб увезли, может, там теперь сытнее? Да где он, этот город? Ищи его». Некоторые и правда уходили. Назад не возвратились.

На екатеринбургском вокзале теперь складывали штабеля из трупов умерших от голода крестьян, которые отправились в город вслед за вывезенным в прошлом году хлебом.

Некрасовым уходить было некуда, да и нельзя. Надеялись всё же, что когда-нибудь вернётся Иван-старшой с войны. Другие-то возвращались. Значит, надо как-то выживать здесь, в Осиновике. Всё лето Анна с Колькой и Ванюшкой изо дня в день таскали вёдрами воду из речки, поливали картошку и прочую огородину, пока речка не пересохла. В общественных колодцах-журавлях воды тоже было мало, её на полив брать не разрешалось. Мальчишки каждую свободную минуту слонялись по логам, выискивая в душных зарослях пиканы, пистики, боржовки, другую съедобную травку. Иной день это была единственная их еда.

Осенью собрали с огорода картошку, репу, калегу, капусту – жалкая мелочь, едва хватит себе на прокорм. Если постараться, останется картошка и на посадку. На продажу – ничего, а ведь коровы у них теперь не было. Парни растут, обувь, одёжа носятся. Боялись, что опять приедут уполномоченные за продразвёрсткой. Чем платить? Как защититься? Василиса с Анной каждый вечер подолгу стояли на коленях перед иконами. Больше защитить их было некому.

Зима выдалась жуткая: длинная, холодная и голодная. Хорошо ещё, что в деревне снова открыли школу, и Ванюшка бегал туда учиться грамоте, чтоб хоть ненадолго забыть о еде. В школе было ужас как холодно. Учительница была приезжая, с круглыми, как у рыбы, глазами. Писала углём на доске «Мы не рабы»; Ванюшка смотрел, как она пучит свои рыбьи глаза и смешно шевелит губами, и выводил угольком, зажатым в окоченевших пальцах, на своей дощечке: «Мы не рыбы». Учительница сердилась на его бестолковость, все смеялись, становилось чуть-чуть теплее. Ванюшка был доволен.

Да, трудные довелось им пережить времена. Трудные. Школу Ванюшка к концу зимы забросил, но частенько вспоминал тех рабов, о которых толковала учительница.

– Если мы с мамкой тут, в деревне, не рабы, – думал Ваня, – то как же тяжко настоящим-то рабам живётся! – И мальчуган от души сочувствовал далёким неведомым рабам.

Но всё проходит. Прошла и эта зима. Весной всем на радость отменили продразвёрстку, да только и твёрдый-то налог надо чем-то платить. Общинную землю, где и у них всегда был свой пай, ещё в девятнадцатом забрали в собственность государства и образовали товарищество. Молотилку забрали тогда же. Да и кто теперь будет пахать да сеять? Две бабы да двое пацанов? И для чего пахать, если опять всё заберут? Прошлую весну и лето Колька с Анной отработали в товариществе за два мешка муки – одним-то огородом не прокормишься.

Зима подходила к концу. Ванюшка грелся на солнышке. Стоял, привалившись спиной к тёплым брёвнам избы, ловил в ладошку капель с крыши и мечтал о горячих картофельных лепёшках в честь Сретения, которые Анна уже скоро станет доставать из печи.

Мать говорит, что в этот день зима с весной встречается. «Так оно и есть, – думал Ванюшка. – Вон капель как стучит—звенит, весну зовёт. Хорошо!» Хорошая встреча, правильная. И солнышко греет, и капель, и лепёшки картофельные. А вчера они с Колькой на речку ходили, наломали вербы и поставили в банку с водой под иконой.

– Здорово, братуха! Не меня ли встречаешь?

Вот так Сретение! Вот это встреча! А они уж и ждать-то отчаялись. Ванюшка бросился в раскрытые объятья вошедшего во двор совсем взрослого мужика в солдатской шинели, в котором он сразу узнал старшего брата.

С возвращением Ивана-старшого их жизнь стала быстро налаживаться, будто только того и ждала, когда в семью вернётся настоящий мужик. Ивану-старшому стукнуло двадцать два года. В этот раз он уже не рассказывал ни о каких своих приключениях, недовольно отмахивался от настойчивых расспросов братьев:

– Что рассказывать? Война – она и есть война. Кончилась, и слава богу. Ну а как у вас? Про НЭП слыхали? Вместо военного коммунизьму теперь будет.

На войне Иван-старшой здорово подковался в политике, разные новые слова узнал. Младшие тоже не отстали.

– Да уж слыхали. Твёрдые налоги нам ещё когда-а-а назначили, а насчёт свободной торговли одни только разговоры. Да и чем торговать-то теперь?

Этот разговор прервали нежданные гости, деревенские начальники: присланный из Лайги новый председатель сельсовета Кузьма Артемьев да свой, местный Прошка Кузьмин, секретарь партячейки. Прошка был самым захудалым мужичонкой в Осиновике, у которого вечно всё из рук валилось. Доброй изгороди вокруг своей избёнки сроду не поставит, вечно чужая скотина в его огороде пасётся, а теперь – гляньте-ка, секретарь партийной ячейки. Вошли в избу без стука, шапок не сняли и на образа не перекрестились.

– Доброго здоровья, граждане…

– Некрасовы, – подсказал Прошка.

– Доброго здоровья, граждане Некрасовы! Мы, законные представители советской власти, пришли вам сообщить, что советская власть продолжает заботу о советском крестьянстве.

– Чё пришли сказать-то, люди добрые? – Иван-старшой военных начальников над собой уже не имел, а перед местными трепетать не намеревался.