Ирина Данилова - Сказки и мысли россыпью

Яга принимала подарки, выслушивала речи и порою украдкой спрашивала, а не видали ли по дороге где такого дородного, плечистого, в кафтане, в шапке, с бородой, с мешком заплечным. Но то ли примет было недостаточно для опознания, то ли склероз дружный на всех напал… И загрустила старушка, и всё больше и чаще принимала на свою заповедную грудь медовух и бальзамов, хмельных квасов и грапп, коньяков, горилок и прочих не винных жидкостей. А тут и ночь к Лукоморью подступила, поток визитёров иссяк. Постояла Яга на пороге избы, посмотрела с тоской вглубь леса, поаукала да и пошла внутрь, чайку с «Иванушкой» хлебнуть.

Первый лунный луч, робко проникший в избушку, застал живописный постпраздничный натюрморт: усеянный опустошённой тарой пол; груду подарков в углу; спящую, уронивши на стол голову, Ягу и лежащее перед ней письмо, которое Вещий Ворон обронил в окошко за секунду до полуночи. Письмо было в слюдяном конверте, запечатано мандаринкой, а подписано литерой « М », состоящей из четырёх белых скрещенных посохов, обёрнутых блёстками. Что стоит лучу внутрь письма проникнуть? Да ничего не стоит. Вот он, любопытный, и проскользнул, и прочёл самое начало:

Дальше луч решил не читать и выскользнул обратно из конверта да в окошко. Ведь это был сказочный лунный луч, скромный и очень деликатный.

В кабинете придворного душецелителя Святозара Елисеевича царил образцовый порядок. Полы сияли чистотой, окна радовали глаз белоснежными кружевными занавесками, свитки с историями болезней аккуратными рядами покоились в недрах кованого сундука. На стене над дубовым столом висел портрет молодого, стройного Их Величества, улыбающегося занедужившим подданным. Сам Святозар Елисеевич возвышался за столом, опершись массивным подбородком на внушительный кулак, и мрачно смотрел на сидевшего напротив пациента.

– Что, опять? Прихватило, скрутило, опустошило и ничто не помогает?

Пациент тяжко вздохнул и кивнул.

– Ничто, Святозар Елисеевич. Только на вас вся надежда и упования. Помогите несчастному, а я вам за это… – он пошарил в лежавшей у ног котомке и извлёк оттуда бочонок мёда.

– Немедленно уберите! – досадливо махнул рукой источник надежд. – И так помогу. Василиса, несите терапевтическое средство!

В кабинет впорхнула нагруженная дощечками стройная красавица. Она положила ношу на стол, отвесила земной поклон и упорхнула обратно. Целитель взял в руки верхнюю деревяшку и показал страждущему.

– Ну, видите что-нибудь?

Доска, которую он держал в руках, была покрыта пятнами дёгтя и краски. Пациент завороженно вперил в неё взор.

– Святозар Елисеевич, а можете немного повернуть, а то этот узор в прошлый раз был… Сейчас, сейчас… Значит, так. Медведь сидел на пне. Стоял трескучий мороз. Лес был пустынен, и только стая ворон…

Больной вещал. Дощечка сменялась дощечкой. Сюжеты становились всё более красочными и интригующими. Врач вежливо кивал головой, поддакивал, время от времени уточняя детали образов и биографий. Минут через двадцать он прервал поток разыгравшегося краснобайства.

– На сегодня всё! Что-то я устал, да и вы тоже. Идите… Кстати, оставьте бочонок. Василиса у нас сладкое страсть как любит, а ваше малиновое варенье с прошлого визита закончилось. Василиса! – закричал он, когда за визитёром закрылась дверь. – Идите чай пить.

Василиса впорхнула в дверь с подносом, на котором курились паром два стакана и лежала большая деревянная ложка.

– Он к вам ходит и ходит, – проворковала красавица, присаживаясь и передавая ложку целителю, который сразу принялся уплетать мёд. – Что-то очень серьёзное?

– Как же, серьёзное! С жиру бесится. Это же Придворный Сказочник.

– Да вы что?!

– То самое. Вдохновение у него, видите ли, пропадает. Творческий кризис у него. Вот и повадился ходить за сюжетами. Надоел хуже редьки с хреном. Я уж ему и к художнику предлагал сходить, чтобы тот ему такой же комплект дощечек сделал, так нет. «Вы мне, Святозар Елисеевич, необходимы как слушатель». Тьфу! Ты иди, милая, а я вздремну – мёд разморил. Окошко откройте, пусть проветрится.

Он уронил голову на руки и захрапел. Василиса на цыпочках подошла к окну, отворила ставни и крадучись удалилась. Целитель спал, и сон его был наполнен запахом цветов-медоносов и басовитым гудением пчёл. Одна, особенно крупная, подлетела прямо к его носу, печально вздохнула и вкрадчиво повела жалобную речь.

– Святозар Елисеевич, мне всё время кажется, что я не одно, а сразу три существа. Первое всё время хочет плотно покушать, второму подавай царевен, а третьему – поединки. Вы моя единственная надежда. Помогите, а не то!.. – в лицо целителя повеяло жаром и дымком. Он отпрянул, пошатнулся, с грохотом упал на пол и проснулся. Над ним участливо склонились три зелёные башки.

– Ну, знаешь ли! – целитель с досадой крякнул, поднимая на ноги себя и лавку. – Этого я от тебя, Горыныч, не ожидал! Воспользовался ситуацией, прокрался, напугал так, что впору самому к лекарю идти. У нас День Шута весной, а на дворе – лето. Кыш отсюда, гад летучий… Василиса! Заприте за ним окно и больше никого в кабинет не пускайте. Приём окончен!

У Змея Горыныча разболелись зубы. Понуро хлопая крыльями, он полетел к дворцовому дантисту. Врач долго возился: сверлил, скоблил, вкалывал, откалывал, вкручивал и завинчивал. Наконец мучения закончились, и Змею принесли счёт.

– Сколько?! – просипел ошарашенный Горыныч. – Двести шестьдесят золотых монет?! У меня же страховка!

– Страховка покрывает только одну голову, – нагло парировал дантист. – А у вас их три. Стоимость пломб и чистки для двух непокрытых пар челюстей после страховых вычетов составляет… серебро, мышьяк, инструменты, полоскание… двести золотых монет!

– А шестьдесят зажать решил?! Жулик, вор! Да я тебя, гада, испепелю!

Врач нырнул под офисный стол. Горыныч набрал во рты воздуха и… выдавил из себя три струйки жидкого азота. Стоявшие на столе бутылки с квасом превратились в глыбы льда.

– А шестьдесят за эффективную заморозку трёх огневых желез! – злорадно выпалил высунувшийся обратно дантист.

Захотелось Змею Горынычу блинов. Дрожжевых, ноздреватых, с пылу с жару, с селёдочкой там, икоркой, вареньицем, сметанкой. Под стопочку-другую холодной, чистой, как слеза, водки. Чтоб скатерть была белая, как снег, чтоб самовар сиянием пуза солнце затмевал, чтоб гармонь душу переливами рвала, цыгане со скрипкой и медведями атмосферу создавали. Впрочем, можно и без цыган и прочего цирка, главное, чтоб компания хорошая была. Только вот кого зазвать на застолье? Баба-яга, язва старая, будет сплетнями строчить, как Анка из пулемета, да ещё того и гляди яблочко наливное или тарелочку с голубой каёмочкой по старческой клептомании сопрёт. Кощей снова со своей игрой «угадай, в каком из трёх яиц моя смерть» приставать будет. У Водяного радикулит (нет, чтобы из своего болота в пустыню перебраться), на Кота Баюна аллергия. Разве только… А вот это можно и попробовать!