Михаил Зуев - Грустная песня про Ванчукова

Целый год всё было нормально. Но в конце первого курса пришла беда. Дрянное зрение (а другому-то и взяться неоткуда, если оба родителя с детства с миопией средней и сильной степени) пошло вниз стремительно. Подбор очков, повторяемый теперь каждые два месяца, не помогал. Не успевал парень привыкнуть к новым линзам, как они уже годились разве что для мусорного ведра. За полгода цифры съехали с «минус трёх» до «минус пяти». Было понятно, что этим дело не ограничится.

Лёва не жаловался. Он вообще не привык жаловаться, никому и ни на что. Был он упёртый, спокойный и справедливый. Небольшого роста, может, на сантиметр выше отца. Флегматичный. Шуток не понимал. Из-за многолетних занятий боксом все его в окру́ге знали, шпана не связывалась – были поползновения, но всякий раз кончались для шпанцов плохо. Он и теперь ни на что не жаловался. Мама случайно обратила внимание: сын иногда морщится так, будто что-то его беспокоит. Лёва долго не сдавался, на мамины расспросы отмалчивался, но потом всё же признался: «Голова стала болеть».

В кабинете глазного врача никого не было – сказали, отошёл на консультацию в горбольницу. Лёва сидел на фанерном стульчике возле самой двери. Гликман на приём опаздывал уже минут на пятнадцать. Лёву это не беспокоило. Если придётся ждать – значит, буду. А как иначе?

Через минуту после маминого возвращения пожилой усталый сутулый доктор Гликман быстрым шагом, чуть подволакивая левую ногу, прошёл длинным коридором, открыл дверь кабинета, махнул рукой – «заходите». Посадил сына и мать на два стоящих рядом стула. Вопросов задал немного. Лёва к ним привык, потому что слышал их и раньше, у других врачей. Ответы выслушал внимательно. Было видно, что никакие вопросы ему не нужны – работал он уже лет сорок, так что все вопросы были давно заданы, ответы получены. Лёва, правда, даже улыбнулся: вопросы доктор задавал вроде бы ему, а отвечала в основном мама. Доктор в ответ улыбнулся тоже. Глаза его были зелёные, добрые. Несмотря на приличный уже возраст, очков он не носил. «Наверное, это хороший признак, – подумала Евгения, – если офтальмолог сохранил собственное зрение. Пусть тогда и нам поможет…»

– Ну, давайте, молодой человек, учить вас ничему не надо, всё и так сами знаете. Лопаточку в руки, левый глаз прикрываем, читаем вторую строку… Третью… Четвёртую…

Проверил другой глаз. Пощупал глаза через прикрытые веки.

– Хорошо, хорошо, молодой человек, давайте к гиперболоиду инженера Гарина! – «Юморной он всё же», – усмехнулась Евгения, наблюдая, как Гликман прилаживает голову сына к солидному офтальмоскопу.

После осмотра глазного дна задумался. Недолго помолчал:

– Подождите маму в коридоре, хорошо? Я её скоро к вам отпущу.

Лёва сосредоточенно кивнул, встал, вышел, закрыл за собой дверь.

Доктор сел за стол, придвинул стул, сложил руки перед собой, сцепил пальцы.

– Не стану вас зря обнадёживать. Вы ведь хотите знать всё как есть?

Евгения сосредоточенно кивнула.

– Так бывает. Не очень хороши дела с детства, но… – доктор Гликман замялся, подыскивая слово, – …но терпимы. Словно, ну, как поточнее сказать, привычны. Человек же ко всему привыкает. И потом, лет в шестнадцать, семнадцать, у кого как, может, в восемнадцать – раз! – и такой вот скачок. Даже, я бы сказал, прыжок. Недобрый. Проблема в том, что мы не знаем, на каких цифрах тот прыжок остановится, – доктор опять помедлил, – и остановится ли вообще. Вы меня понимаете?

– Что вы хотите сказать? – каким-то чужим, металлическим голосом вымолвила Евгения.

– Я хочу сказать вам правду. И я её скажу. Так вот. У вашего сына всё было неплохо. Процесс не прогрессировал. Да?

Евгения опять кивнула.

– А потом – выпускной класс. Экзамены, волнения. К тому же он у вас боксом занимается. Правильно?

– Правильно… – эхом отозвалась Евгения.

– Даже если по голове не получал, бокс – это как вибрационная болезнь у шахтёров с отбойным молотком. Только там это профессиональная вредность, а здесь – вот даже не скажу, что. Постоянные сотрясения корпуса. Напряжение мышц шеи и спины, рефлекторно передающееся на зрительную мускулатуру. Рассуждать можно долго и красиво, никто не знает, как там на самом деле. Одно известно – бокс с сохранением геометрии глазных сред и остроты зрения не дружит. Вы меня понимаете?

– Да, понимаю, – отрешённо вздохнула Женя. – У меня же ещё дочь. Они близняшки. И у неё тоже зрение начало ухудшаться.

– Ничего не поделать, – Гликман встал с кресла, прошёлся по продолговатому пеналу кабинета от стены к стене. – Ну да ладно, пока это были общие слова. Правильные такие. Без них в нашей профессии никуда. Простите великодушно. Теперь о том, что делать. Увы, делать особо нечего. Симптоматическая терапия, всякие капли – они, если честно, что мёртвому припарки… И подбор, раз за разом, новых очков. Каждый раз всё хуже и хуже. Всё сильнее и сильнее. Могут быть самые непредсказуемые последствия. Вплоть до слепоты, – последнее слово Гликман произнёс тихо, но с расстановкой по слогам.

– А когда оно остановится? – хрипло спросила мать.

– Я же сказал: не ведаю. Да и не я один не знаю. Можно, конечно, пойти оперативным путём. У нас, кстати, в городе филиал московского института офтальмологии, в курсе?

– Я знаю, – кивнула Евгения.

– Беда в том, что гарантий такие операции не дают. Делают их недавно, не набрали ещё должного опыта. Можно рискнуть, но ставки – сами понимаете… Хотя… – врач замолчал.

– Что «хотя»? – встрепенулась Женя.

– Даже не знаю. Если не скажу – буду неправ. Если скажу – тоже. А-а-а, ладно… – махнул рукой Гликман. – Есть такой метод. Вроде есть, а вроде и нет. Снаружи – простой, внутри – чертовски сложный. Называется «тканевая плацентарная терапия». После родов у рожениц берут плаценту. Обрабатывают определённым образом. Консервируют. И при необходимости подсаживают больным.

– Это сложно? – неосознанно подалась вперёд Евгения.

– Если с точки зрения непосредственно операционной техники – элементарно. Под местным обезболиванием в мягких тканях спины делается карман, туда подсаживаются кусочки плаценты, накладывается пара швов сверху – и до свидания. Сложность в другом: какую плаценту забирать, у кого, как её обрабатывать, как консервировать, по какой схеме подсаживать. Первым этим заниматься начал академик Владимир Петрович Филатов. К сожалению, в прошлом году Владимир Петрович ушёл из жизни в весьма преклонном возрасте. Так вот: есть данные, и их всё больше, что подсадка плацентарной ткани останавливает прогресс миопии.

– Что значит «останавливает», доктор?

– А то и значит, сударыня. Не лечит. Не делает лучше. Но дальше процесс не развивается. Где его поймали, на какой стадии – там он и останавливается.