Николай Боровой - О мир! Очерки бывалого путешественника, не чуждые мыслей и юмора

д., не говоря уже об оформлении фресочно-живописном внутри. Да и в период классической готики, мы не так уж часто сталкиваемся с особыми изысками во внешнем оформлении церквей и соборов, о чем барселонская готика свидетельствует наверное в первую очередь. Однако, ни суровая простота средневековых соборов, ни их позже приходящие в европейское религиозное зодчество архитектурный блеск, бурление замыслов и фантазии, игры различными формами и т.д., не лишают в нашем восприятии здания церквей и соборов «сакральности», силы соответствующего нравственно-эстетического и мировоззренческого, быть может, воздействия. Прежде всего – по причине их действенной культовой функциональности и ныне, их наполненности духом хоть сколько-нибудь живой религиозной веры. А кроме этого – конечно же по причине вечной застылости и запечатленности в их концепции и облике, внешнем и внутреннем декоре эпохи, сутью которой были именно экзальтация и нерушимая сила и действительность религиозной веры, жизненность и власть над умами и душами, отношениями человека и мира, религиозного мифа. Захватывающая дух и взгляд высота нефов, сводчатых или плоских перекрытий, башен и шпилей, гениальные фрески и панно на религиозные сюжеты, готическая резьба по камню и изысканная барочная лепнина, бесконечность застывших в камне, на стенах или в контурах перекрытий и дверных проемов, религиозных и фантасмагорических образов – всё это не только не отвлекает от восприятия и ощущения сакральности места, но служит таковому, конечно же, изначально для этого и предназначено. Будучи чем-то, в художественно-эстетическом плане отдельным и значимым, всё это вместе с тем неразрывно с сакральной сутью пространства и зданий, служит воплощению таковой и ее конкретно-историческому, эпохальному и культурному ощущению и пониманию. Собор был не просто «домом бога» – со всеми его архитектурными и художественными особенностями, он должен был служить «домом» и олицетворением, миром и вселенной религиозной веры, ее образов и символов, истин и смыслов, которые обычно «заселяли» его стены и перекрытия, дверные и оконные обводы скульптурами и фресками, алтарными и капельными панно, причудливыми декоративными изысками и т.д., глядели тщательно выверенным символизмом означенного и словно в книге, обязаны были предстать из них, равно внутри и во вне. И зайдите в сурово-величественную, готическую и превращенную в музей церковь Санта-Мария-Новелла во Флоренции, или же в малюсенькую кьезочку 15 века в римском квартале Трастевере – помимо многого иного, вы обязательно испытаете чувство попадания в пространство, сакральное и ценное, вызывающее трепет далеко не только аурой и духом старины, быть может великим искусством пятисот летней давности, а по самой его сути, как вселенная стен и перекрытий, поднятая над землей силой религиозной веры, служившая обителью той в период расцвета, когда эта вера была основой культуры и человеческого бытия, но в известной мере и точно, если речь идет об Италии, сохраняющей такую роль и ныне. Сан-Пьетро, с его захватывающим дух величием, блеском архитектурной мысли Рафаэля и Микеланджело, переполняющей его поэзией камня и живописи, во времена его возведения и переустройства, именно со всем этим был главным собором христианского мира, посещение которого обладало для людей наивысшей религиозно-нравственной силой, в котором небывалое по богатству и гениальному качеству искусство, лишь одному этому предназначено было по сути служить. Таким же Сан-Пьетро остается и ныне, будучи вместе с тем величайшим памятником искусства и архитектуры, порождая во входящем не только трепет перед художественными формами, величием духа и созидания, гуманизмом и величием культурной и исторической эпохи, утверждавшей в качестве высшей ценности личность и творчество человека, его гений, а не способность к «труду», «социальной полезности» и «потреблению», но кроме того – еще и чувство живой и действенной сакральности этого места, переполняющих то переживаний многочисленных верующих и т. д. Зайдите во флорентийский Сан-Марко или Кельнский собор – и чувство сакральности места, его живой религиозной силы, некогда нерушимой, но пусть даже как тень сохраняющейся и доныне, зальет вас вместе с восхищением перед художественными и архитектурными достоинствами, созданным в камне и определенным по концепции пространством и т.д., одно не будет противоречить другому. Более того – вам станет очевидным, что одно неотвратимо создается и рождается другим. Эстетические особенности и достоинства религиозной архитектуры и наполняющего церкви и соборы живописного, пластического и декоративного искусства, в эпохи подлинной и экзальтированной религиозности быть может и являлись самодостаточным предметом восхищения, восприятия и оценки, но в сути и прежде всего были связанны с сакральностью произведений и феноменов того или иного искусства, их культурно-религиозной и фундаментально-жизненной, этической и мировоззренческой ролью, были призваны этому служить. Романский, готический или ренессансно-барочный собор, со всеми его ключевыми особенности, призван был олицетворять для человека эпохи вселенную религиозного мифа, тождественную миру и самой жизни, приобщать образам и истинам веры и порождать соответствующие чувства, конечно же – сообразно религиозному сознанию, архитектурному и художественному мышлению, да и просто фактическим и техническим возможностям эпохи. Любые художественно-эстетические особенности церквей и соборов, не только не противоречили их сакральности, конечно же, но призваны были служить той, созданию ее ощущения в умах и душах верующих, воплощали ее эпохальное чувство и понимание. Флорентиец, современник молодого Рафаэля, шел на рынок мимо суровой и простой, крепостной внешним обликом базилики Сан-Лоренцо со скульптурами Микеланджело и донателловскими надгробиями Медичи внутри, вдоль его же дверей Баптистерия и вкрапленного в угол обычного городского палаццо Святого Марка. А римский современник Мазарини шел служить, предварительно зайдя на чтение «Падре Нострис» в Сан-Луиджи-дельи-Франчезе, где мог пасть на колено перед распятием в капелле, со стен которой на него глядели полотна Караваджо. И так художественное и сакральное, неразрывно сплавленные и переплетенные, исторические облики прекрасного и взгляда на его суть, которые превратились в живой язык религиозного мифа, гениальные произведения искусства, воплощающие образы, символы и истины христианской веры, становились миром и вселенной, довлеющим и определяющим контекстом человеческого бытия, в том числе – и самой повседневной, приземленной составляющей оного.Читать дальше