Николай Боровой - О мир! Очерки бывалого путешественника, не чуждые мыслей и юмора

С чисто художественной точки зрения замысел Гауди конечно же гениален, как уже не раз сказано. Антонио Гауди в принципе гениален его способностью не просто возводить масштабные и характерные по стилистике и концепции декора здания, реализуя подобное, довольно обычное понимание красоты в зодчестве, а превращать здания словно бы в «живые» души и сущности, в целостные и семиотичные архитектурные образы, которые становятся пространством человеческого бытия, маленькой вселенной человека. Экстраординарная пространственно-архитектурная образность пронизывает творения Гауди обычно не только извне, но и изнутри. Здания выходили в его гениальной и эпатажной творческой фантазии именно целостными пространственными образами, вправду – чуть ли не живыми сущностями с их специфичным, неповторимым обликом и «нравом». В таком ключе, с небывалым приливом воображения и вдохновения, с упоением гротескными фантасмагорическими идеями и возможностью их воплотить, он задумывал конечно же и Собор, идея культового здания лишь будила и подстегивала означенное, и стоит только представить, как бы выглядело здание, заверши оное сам архитектор или последуй скрупулезно его идеям продолжатели – во истину, может замереть дыхание. Ореолом подлинной сакральности оно было бы овеяно навряд ли, а вот художественная грандиозность и оригинальность в нем и его целостном образе, внутреннем и внешнем облике, конечно бы разили и потрясали, как даже сегодня это происходит при взгляде лишь на малые фрагменты, возведенные самим Гауди.

Замысел собора стал замыслом жизни Гауди, фактически – ее главным делом. Собор, как известно, принялись возводить за пределами основного города, в 1882 году, и изначальным его замыслом была классическая неоготическая базилика. Однако, в 1884 году строительство возглавляет Гауди, который привносит конечно же собственную, совершенно иную концепцию здания, в которой от изначальной остается лишь общая «неоготическая» направленность и план. Фактически – Гауди создавал собор всю его жизнь, с 32 по самый последний день жизни в 1926 году, когда привычно спеша на строительство, архитектор погиб под колесами трамвая. Достаточно сказать, что «Каза Винсенс», «Каза Балио» и «Каза Мила», «Каза ди Гуэль» и ландшафтный ансамбль парка Гуэля, то есть названия сооружений, от имени Гауди неотделимых, архитектор создавал тогда же, когда рождались общие эскизы и замысел основных фрагментов собора, и возводились портал и и башни северо-западного фасада Рождества, так потрясающие взгляд и восприятие ныне. Основным отличием проекта Гауди от изначального, являлось наверное отступление от строгости и верности традициям в неоготическом стиле и обращение к гротескным, фантасмагоричным архитектурным формам, неограниченное торжество модернистского мышления. Фактически, замысел собора и его воплощение сопутствовали становлению и утверждению модернистского архитектурного мышления и метода Гауди, и весьма правомочно предположить, что в нем архитектор почувствовал в равной мере главное дело жизни, поле для игры и буйства его творческой модернистской фантазии и возможность воплотить и опробовать самые трепетные искания и художественные цели. Собственно, ощущения и опыт впечатлений при восприятии собора, знакомства с творчеством архитектора и историей возведения его главного детища, попросту не оставляют иного. Очень многое говорит о том, что проект собора и его осуществление, познали особенное и трепетное отношение архитектора, который очевидно видел в означенном главное детище и дело жизни, возможно самое главное поле для воплощения не только его дарования, но еще стиля и концептуального зодческого и художественного мышления, в русле которых он стремился работать с молодости, на алтарь которых принес жизнь и творческую судьбу. Скорое всего, что Гауди понимал – в бесконечности исключительно одаренных мастеров зодчества и гениальных, блестящих и оригинальных сооружений, на глазах и в течение его жизни переполнявших Барселону, Париж и десятки крупнейших городов Европы, шанс создать и оставить что-то подлинно великое и вечное, способное увековечить его судьбу и имя, требует экстраординарного замысла и труда. Вот чем-то таким еще в ранней зрелости для него стал собор «Ла Саграда Фамилия», грандиозный замысел и словно бы безграничное поле для фантазии, поисков и попыток, воплощения возможностей увлекавшего до конца модернистского стиля. Известно, что к возведению собора архитектор относился по истине фанатично, стараясь уделять ему, одновременно с воплощением иных замыслов и проектов, сколь можно более времени, в последние годы жизни чуть ли не днюя и ночуя на стройке, за что в конце концов и прослыл среди жителей разрастающегося предместья и рабочего квартала Эшамплэ «сумасшедшим». И конечно – стремясь успеть задумать, запечатлеть в планах и эскизах, воплотить в реальных конструкциях как можно больше, чтобы наиболее утвердить его идеи и общую концепцию здания, и таким образом, во всегда непростой дилемме завершения и осуществления столь масштабного и сложного проекта, не оставить возможности ни сдать назад и полностью отказаться, ни отойти от прочерченного им руслом. Увы, этому дано было сбыться лишь частично. Срыть те несколько подобных живому чуду фрагментов, которые он успел возвести за более чем сорок лет жизни, в начале 50-х годов не осмелились, замысел и детище архитектора получили вторую жизнь и продолжение, хотя интенсивные строительные работы закончились практически с его смертью. Однако, в ураганом пронесшихся в художественно-эстетическом и архитектурном мышлении изменениях, замысел архитектора был извращен и упрощен, максимально облегчен и опримитивлен, словно бы «предан» и ныне, посреди масштабного нагромождения пошлости, лишь им самим возведенное напоминает о художественной гениальности, вдохновенности и грандиозности оного. Сама «неоготика» была принята архитектором как стиль лишь в самых общих контурах крестообразного плана и высокой сводчатой базилики о пяти нефах, высотных острых башен средокрестия и порталов, а так же характера дверных и оконных проемов. Однако, в буйстве его модернистской фантазии всё это было небывало, чуть ли не до неузнаваемости, с гениальной и вдохновенной дерзостью преображено в русле гротескности и фантасмагории. Строгая и взметающаяся на стометровую высоту прямота классических готических башен, стала «эллиптичной» конструкцией и совершенно диковинным, отдающим сказочностью обликом башен в целом. От характерных для готики, многоуровневых арочных проемов и обводов дверей и окон, архитектор оставляет лишь общие контуры, изысканностью и сложностью декора превращая их в нечто по истине невообразимое. Аркообразная, характерно угловатая форма окон, превращается в его вдохновении в ниспадающие заросли плюща, среди которых живут скульптурные фигуры святых и евангельские сюжеты, достигается всё это искуснейшей ручной обработкой камня и сложнейшей продуманностью множественных деталей декора и конструкций. Вдумчивый взгляд содрогнется, представив жертвенный труд мысли композитора и его создававшей эскизы руки, понадобившийся для реального осуществления архитектурно-декоративных идей и фантазий в целом. Сложность декора и архитектурных форм, наверное не зря позволяет применить к идее и замыслу собора пресловутое «поэзия в камне». Да, стоит вспомнить к примеру Кельнский собор, чтобы понять – гораздо более сложная, многообразная и сохраняющая строгость и сакральность поэзия в камне, была возможна за пять веков перед этим. Тем не менее, фантазия и труд, сложность и задумки и ее множественных элементов, жертвенный труд ее воплощения, в возведенных самим архитектором конструкциях не может не поразить. И именно это, к сожалению, побудило более поздних продолжателей Гауди извратить, предельно упростить и опошлить его архитектурные и декоративные идеи. И дело состояло как кажется далеко не только в изменившейся технологии монументального строительства и облицовки, а именно в эпохальном и ментальном отношении к подобной сложности замысла и труда его воплощения, как к чему-то излишнему. У архитекторов и строителей времен «проклятых королей» мотивацией для подобного была экзальтированная религиозная вера. У самого Гауди такой мотивацией была гениальная творческая вдохновенность, сакральность творчества и красоты, за которой, отступим, всегда читается подлинная ценность и святость для человека самого дара жизни. У современных воителей прекрасного не оказалось даже этого, а деградация вкусов и художественно-эстетического мышления, общее торжество пошлости, довершили дело. От замысла Гауди было взято опять-таки лишь самое общее – идея конструкции и облика башен, пятинефный вытянутый план и т. д. От сложнейшей и главной пожалуй в его замысле концепции декора, отказались сразу по возвращении к плотному продолжению строительства в начале 50-х годов, приступив к возведению южного фасада Страстей, относительно которого были оставлены четкие эскизы и указания архитектора. Гаудиевский замысел декора оказался не по зубам продолжателям – слишком много труда и головной боли. И ситуацию решили просто, по принципу «голь на выдумке хитра», почему-то решив, что имеют право превратить собор и его идею в авангардистское «ирландское рагу», где каждый, как известно, добавляет в конечный результат то, что кажется ему самому подходящим. Другими словами – решив, что правомочно отойти от идей Гауди, от принципа создания выверенными средствами сакральной ауры облика и пространства собора, от какой-либо целостности стиля и т. д. От гаудиевских идей громадных и аркообразных, превращенных в заросли плюща неоготических порталов, оставили лишь общие контуры, которые при визуальном восприятии издалека должны были создавать впечатление структурной аналогичности. А сами эти контуры были созданы в довольно оригинальном подходе – классические готические контрфорсы, которые можно увидеть в Праге и Париже, к примеру, были превращены в структурные элементы портала, превращающие его пространство в характерную контурами скалистую и сводчатую «пещеру», на заднем плане которой, то есть на стене портала, размещены скульптурные композиции Страстей Христовых в авангардистском стиле. Если бы весь собор создавался в подобной концепции, наверное – это производило бы чуть более убедительное художественное впечатление. Так же, в отношении к созданному самим Гауди, это порождает вот то самое ощущение «китча» и опошления, а ведь речь шла об эпохе расцвета авангардного мышления, до подсвеченного отельного дизайна было еще далеко. Замысел Гауди оказался слишком сложен для воплощения, причем дело было не только в изменении технологии строительства и обработки камня, переходя к бетонному литью, конвейерной штамповке элементов и т. д. Речь в первую очередь шла о небывалом и разностороннем труде, в первую очередь – мысли, и именно это оказалось более всего неприемлемом для ментальности времени, девизом которого стали «кайф» и достижение максимального практического результата кратчайшим путем. В отличие от Микеланджело и Гауди, современные гении красоты и зодчества не будут ни иссыхать возле задумок и проектов, ни жить одним лишь их осуществлением. Другое время. Другие ценности.