Светлана Колесникова-Лескова - Отражение в зеркале. Роман

Они сидели, обнявшись, боясь пошевелиться и нарушить ощущение внезапно возникшей близости. Ей вдруг стало так спокойно. Странное чувство охватило все ее существо, точно после многих лет изгнания она возвратилась в свой родной дом.

– Боже мой, – думала Анна, – будто и не было разлуки. А ведь прожита порознь такая длинная жизнь. И этот чужой человек – Петр. Ее Петр, с которым вместе она росла, и который был для нее дороже всех на свете.

– Тогда, давно… Ты исчез. Почему? – Ей очень хотелось заглянуть ему в глаза, но он лишь крепче прижал ее к себе.

– Не мог я… Так случилось. Не сейчас. Расскажу. Потом.

Он разомкнул руки, медленно встал, подошел к окну, отдернул штору. В бледном свете зарождающегося дня, лицо его, перечеркнутое уродливым кривым шрамом, выглядело серым и изможденным.

– Потом, – снова повторил он, отходя от окна. – Прости.

Лицо его внезапно искривила гримаса боли. Закрыв глаза и сжав руками виски, он медленно опустился на топчан.

У Петра случился сильнейший приступ головной боли, пришлось ей самой дать ему лекарство, которое среди нескольких других отыскалось во внутреннем кармане его куртки. Сам он не мог от боли пошевелиться, не мог говорить. Анну пробрал озноб. Ей показалось, что еще мгновение, и он умрет у нее на глазах, а она ничем не может помочь, даже не знает которое из лекарств ему сейчас нужно. Она по очереди стала показывать ему все лекарства, которые нашла у него в кармане. Увидев одно из них, он все же смог едва заметно ей кивнуть – оно.

Спустя некоторое время лекарство возымело свое действие, Петр уснул.

Сон его был неспокойным, изредка он что-то бессвязно бормотал, взмахивал руками, на лбу его выступила испарина. Прошло еще немного времени и, наконец, он притих. Лицо утратило суровость, разгладилось и порозовело, только еще резче проступил рваный шрам на щеке. Повернувшись на бок, он вздохнул, подложил ладонь под щеку и стал тихонько посапывать.

– Как ребенок, – грустно улыбнулась Анна, – взрослый израненный ребенок…

За окном словно и не рассветало, все так же лил холодный осенний дождь и в дверной щели завывал ветер.

Нужно было подумать уже о том, чем бы подкрепиться. Оба ничего не ели со вчерашнего дня. Анна вынула из сумки гостинцы, которые везла для Петровны – соленую рыбу до которой старушка когда-то была большой охотницей, сыр, колбасу, чай, шоколад.

Стараясь двигаться как можно тише, она подбросила угля в печь и стала готовить суп из найденных в кухоньке продуктов. Петр оказался запасливым – были у него и овощи, и крупы, и сало, и даже мед в литровой банке. Был и сухпай – тушенка, рыбные консервы, галеты. Не было только хлеба. Вот галеты и придутся кстати, подумала Анна и занялась стряпней.

Комнатка наполнилась аппетитными ароматами, зашумел чайник на плите. Управившись с делами, Анна опустилась рядом с Петром на топчан. Осторожно взяв его руку в свои ладони, она долго сидела, не решаясь разбудить его и вглядываясь в изуродованное войной, но казавшееся сейчас таким родным лицо.

– Жаль тебя будить, поспи еще, – прошептала она и, отпустив его руку, осторожно прилегла рядом. Вскоре уже оба мирно спали, обнявшись во сне – два человека так странно обретших друг друга через множество лет, превратностей и страданий.

15 . Тьма

Сон был настолько жутким, что ее разбудил собственный крик. От частых ударов сердца, казалось, сотрясается все тело. Нет, она не подскочила в постели от ужаса, как любят это показывать в фильмах. Оцепенев, она замерла, вся превратившись в слух и боясь шелохнуться. Сознанием своим она все еще находилась в том темном, замкнутом пространстве узкой лестницы, где на нее безмолвно надвигались какие-то черные страшные тени. Не было спасения и некуда было бежать.

Судорожно вздохнув, Вероника заставила себя открыть глаза, но ничего не увидела – в комнате стояла кромешная тьма. Плотно задернутые шторы не пропускали ни единого луча света, да и нечего было пропускать – за окном царила глухая ночь.

Ника полежала еще немного, напряженно вслушиваясь в доносящийся из приоткрытого окна плеск дождя. Наконец она решилась подняться с постели и зажечь свет. Но страх не уходил. Все было совсем не так, как тогда, в маленьком домике, посреди израненного бомбежкой городка. Некому было обнять ее и сказать: «Это сон. Всего лишь страшный сон. Забудь. Я с тобой».

Она была одна в пустой квартире, и ей было очень страшно. Страшно, как тогда давно, еще в девяностые, когда выйдя из метро, она проваливалась в темноту, как в преисподнюю. Казалось что не только огромный спальный район, но и весь город, да что там город – весь мир погрузился в доисторическую тьму.

Массовые веерные отключения электричества начались уже с осени 1997 года. А после 1998-го понятие «финансовый и экономический кризис» на Украине ассоциировался не только с обесценившейся гривной, но и с перебоями в поставках электричества. За исключением элитных районов столицы, вся страна жила в режиме «веерных» отключений электроэнергии, что отнюдь не мешало продавать ее в Западную Европу. Толпы мрачных людей брели на работу и с работы в темноте, зарплата отсутствовала, села и города погрузились во мрак.

В спальных районах свет отключался каждые два-три часа, и тогда наступало разбойничье время. Темные фигуры сновали во мраке, безнаказанно грабя прохожих. В кромешной темноте разглядеть и найти их по горячим следам было невозможно.

Любители дармовой наживы срезали оставшиеся без напряжения провода, выкапывали высоковольтные кабели, разукомплектовывали лифты, снимая с них все, что только было возможно снять.

До дома Веронике нужно было идти пять остановок, – никакого транспорта не было, и неизвестно, кто мог встретиться во мраке. Изредка блеснет фонарик случайного прохожего и снова тьма. Нервы напряжены до предела. Страшнее всего было набраться решимости и войти в темный подъезд, а после этого по темной лестнице взобраться на десятый этаж. Конечно, можно было включить фонарик, но при мысли обнаружить этим себя, Веронику охватывал непреодолимый ужас.

Подойдя к подъезду, она застывала перед дверью и долго напряженно прислушивалась – страшно было войти, страшно и холодно было стоять на улице. Наконец собравшись с силами, она ныряла в черный зев подъезда как в ледяную прорубь. Войдя, замирала, прислушиваясь до звона в ушах, а затем начинала робко двигаться, стараясь идти как можно тише, на цыпочках. Однажды, услыхав на верхних этажах мужские голоса, она простояла минут сорок в нише за мусоропроводом, пока пьяная компания, матерясь и подсвечивая себе фонариком ступени, не спустилась вниз, к счастью не заметив ее.

Зарплату давно перестали платить, однако занятий никто не отменял. Консерватория должна была работать, иначе ее могли попросту закрыть. Уволиться нельзя – можно потерять работу. Охотников занять освободившуюся вакансию даже в это беззарплатное время было сколько угодно. Не так-то много мест для работы у музыкантов. Вот и выживали, кто как мог.