Светлана Колесникова-Лескова - Отражение в зеркале. Роман

14. Я с тобой

Меж тем, мелкая водяная пыль, постепенно сгустившись, превратилась в мелкий холодный дождь. Идущий впереди Петр вдруг обернулся и остановился так резко, что Анна, не успев затормозить, неожиданно оказалась в его объятиях. На мгновение оба замерли. Крепко прижав ее к себе, так, что ей стало слышно биение его сердца, он тихо сказал: «Смотри ты, дождь как разошелся. Возвращаемся».

– А эшелон? Ты же… – смущенно проговорила Анна отстраняясь.

– Успею, – перебил он ее, – сейчас отведу тебя в нашу летнюю кухню, разожгу огонь. Промокла вон вся, дрожишь. Согреешься, обсохнешь. Иди вслед за мной, не отходи в сторону. И держись за мою куртку. – Как хорошо, что уже стемнело, – подумал он, горько усмехнувшись, – значит, отложим шок до завтра.

Анне казалось, что она идет с закрытыми глазами, такая опустилась темень. Нигде не было ни огонька. Она шла, оскальзываясь и спотыкаясь на мокрых ухабах, крепко ухватившись за куртку Петра.

Мелкий настырный дождь постепенно перешел в ливень, вода хлюпала под ногами и затекала под одежду. Казалось, что путь их никогда не закончится.

– Стой, пришли.

Заскрипела калитка, что-то зашуршало, еще несколько шагов и они подошли к едва различимому в темноте домику. Щелкнул ключ в замке, теплая рука нашла ее ладонь и повлекла за собой.

– Здесь порожек, осторожно.

Высоко подняв ногу, она послушно переступила невидимый во тьме порог и остановилась. Чиркнула спичка, начал разгораться огонек в плошке, высветив небольшую комнату, топчан, дощатый стол, скамью, печь.

– Электроснабжение пока еще не восстановили, наверное, несколько дней еще света не будет. Свечей тоже нет. Вот пришлось соорудить коптилку из снарядной гильзы. Мы на войне так делали. Светит она, сама видишь как… Но хоть не тьма кромешная. Да и воняет, конечно, и чадит изрядно, но ты уж потерпи. Я сейчас разожгу в печурке огонь, и мы эту коптилку погасим. Посиди пока.

Повозившись в дальнем углу, он принес дрова, ведерко с углем, и ловко разжег огонь в печи. Выждав пока разгорится, подсыпал еще немного угля.

– Когда чуть-чуть прогорит, добавишь еще. Только немного.

– Дед в детстве научил печь топить, не забыла еще.

Петр подошел к окну, проверил, плотно ли задернута штора и погасил коптилку испустившую облачко едкого дыма.

Анна закашлялась.

– Ничего, сейчас выветрится. Я скоро вернусь, а ты попробуй подремать пока. Вот топчан, и укрыться есть чем. Одежду всю сними и просуши здесь, возле духовки, – он приоткрыл дверцу и пододвинул скамью, – сейчас тепло пойдет. Можешь надеть пока что-нибудь мое, найдешь вон в том сундуке. Отогревайся. Если услышишь, кто вокруг ходить будет, ты не обращай внимания, сиди тихонько, сюда не полезут. Я тебя запру.

Проводив Петра, Анна подбросила немного угля в огонь, разложила на скамье возле духовки мокрую одежду, натянула свитер и военные штаны Петра найденные в сундуке, совершенно в них утонув. Пришлось подвязаться найденной здесь же веревкой. Сойдет.

Поразмыслив, завернулась еще и в одеяло, затем улеглась на топчан и задумалась, глядя на блики огня в приоткрытой дверце давно не беленой печурки. Постепенно мысли ее начали путаться, тягучая дрема сковала тело, отяжелевшие веки сомкнулись, и Анна погрузилась в забытье.

В печи догорал огонь, бросая яркие огненные отблески на железный лист с выкатившимся из поддувала одиноким красным угольком, на половицы, неряшливо засыпанные мелким сором, и на бледное, с горько опущенными уголками рта лицо Анны.

И вот уже видится ей во сне, что она в родном доме. Сидит в спаленке на теплой лежанке, а на коленях тихонько мурлычет рыжий кот Матвей.

Внезапно сквозь щели рассохшихся ставен полыхнуло зарево и высветило деревянную кровать в углу. Провалившись на мгновение в темноту, сполз с нее кряхтя дед и снял со стены ружье. В буром отсвете зарева блеснул металл.

– Деда, это что? – испуганно спрашивает она его.

– Спи, детка, спи. Я погляжу. Сейчас.

Скрипнули половицы, кот Матвей, испуганно метнулся, и багровой тенью соскочил с лежанки.

– А-аа! Чертово семя! – ругнулся споткнувшийся об него дед.

Звякнула щеколда, и мрак середины ночи мгновенно поглотил щуплую фигуру деда, погасил блеск ружейного ствола.

Духота, на миг растревоженная свежим запахом трав, дохнувшим из сенцев, медленно сгустилась снова. Протяжно зазвенела, забилась проснувшаяся муха, хрипло закашлялась бабушка в темном углу и пробормотала запинаясь:

– Ох-хо-хо… Гос… споди-и! И куда это он?

– Баба, мне страшно…

– Спи, Анечка, детка, спи.

Муха смолкла, только слышно, как у печи заерзал по подстилке копытцами козленок.

Вот щели в ставнях высветились ярче, порозовел угол лежанки, блеснули зеленым глаза кота.

– Баба, страшно!..

– Спи, не бойся, детка. Пойду погляжу куда наш дед подевался. А ты спи – вон козленочек, видишь, спит. И ты спи.

Запрыгала, заметалась черная тень на багровой стене, вслед за бабушкой скользнул за дверь кот.

Тихо, душно. Страшно.

Аня боязливо сползает с лежанки, чувствуя, как мягкая козья шкурка, лежащая на полу, щекочет ее босые ноги. Темно. Вытянутые вперед руки касаются стола. Вот стул, буфет, щеколда, скрипит дверь. Снова потянуло пряным травяным духом.

Под ногами земляной пол, мягкие полынные стебли на нем. С томительным скрипом растворяется перед Аней еще одна дверь – в сарай.

И видит она верстак, груды стружек на нем, на полу – сохнущие на рядне нарезанные кусочками яблоки и абрикосы. Все это залито слепящим багровым светом. Дверь во двор широко распахнута и зияет красным. А перед дверью, над темным провалом погреба, Аня видит серую, чуть темнее самой ночи фигуру деда. Снизу веет промозглым сырым духом.

– О-о-х… – гулкая пустота подземелья повторяет глухой стон деда. Его хриплый голос монотонно бормочет, повторяя одну и ту же фразу. – Беда… Мимо нашего дома прошла беда – смотри!

Страшная скрюченная тень качается на стене и указывает пальцем вниз. Аня видит – внизу раскинув руки, неподвижно лежит бабушка. Багровое зарево медленно сгущается на правом ее виске и длинной лентой ползет по земляному полу погреба.

– Аня! Аня, проснись! Проснись! – Очнувшись, она почувствовала, что кто-то мягко, но настойчиво тормошит ее. – Не бойся, это я, Петр. Тихо, тихо… Что ты… Это же я.

К ней склонилось едва различимое в полутьме лицо Петра, теплые руки обняли за плечи.

– Ты? – не понимая еще, сон это или явь, Анна испуганно всматривалась в него полными слез глазами.

– Я, Аня, я. Ну-ну… Не плачь. Это сон. Всего лишь страшный сон. Забудь. Я с тобой, – отирая слезы с ее щек шершавой ладонью, бессвязно бормочет Петр. – Я с тобой.

– Сон… Очень страшный… – Она всхлипнула и прижалась к его груди. – Как хорошо, что ты со мной.