Светлана Колесникова-Лескова - Отражение в зеркале. Роман

Одолжить денег было не у кого – все были в одинаковом положении. Скудные запасы Вероники скоро иссякли. Дошло уже до того, что в доме не было ничего кроме хлеба и подсолнечного масла. Тогда она подрядилась «батрачить» на рыночного торговца. Работодатель привозил ей на дом огромные пыльные тюки ткани, а она кроила и шила из этой ткани юбки. Когда отключался свет – то и при керосиновой лампе. Платил ей хозяин за это сущие копейки, но выбора не было – он и сам не сильно шиковал.

Кроме этих спасительных копеек, «заработала» она тогда себе нервное истощение, а вдобавок к нему аллергию из-за тканевой пыли, едва не перешедшую в астму.

Все это не могло не сказаться на голосе и впоследствии привело к его утрате. Тогда-то она и узнала в полной мере, что означает слово сублимация.*

Говорят, когда закрывается одна дверь, непременно открывается другая. Важно только заметить ее и не пройти мимо. К счастью, другая дверь открылась, и мимо нее Вероника не прошла. Чтобы не впасть окончательно в депрессию, Ника понемногу стала писать стихи, а некоторое время спустя и прозу.

Допив ромашковый чай, заваренный чтобы успокоиться и прийти в себя после страшного сновидения, Вероника взглянула в окно. До утра оставалось совсем мало времени. Дождь прекратился, полоса рваных облаков у горизонта приобрела розоватый оттенок. Лишь ветер все так же раскачивал белеющую в предрассветном сумраке березу под окном.

Поняв, что уснуть больше не удастся, Вероника собралась было включить компьютер, однако передумала. Накинув на плечи шаль, уселась за стол и придвинула к себе тетрадь. Она ощутила, что прежде разрозненные фрагменты целого наконец-то выстроились в стройную цепь и обещают превратиться в новую главу. Ее оставалось теперь лишь записать.

___________

*Сублимация – защитный механизм психики трансформирующий травмирующие и негативные переживания в различные виды конструктивной деятельности. В данном случае – в иной вид творчества. Впервые описан Фрейдом.

Глава 16. Ад

Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу,

Утратив правый путь во тьме долины.

Данте Алигьери. Божественная комедия.

Не думал Петр, что на сей раз придется ему много стрелять. Всего-то и нужно продемонстрировать силу, загасить кучку бандитов. Но на войне, как на войне, приходится действовать сообразно обстоятельствам. «Операция не может, и не будет длиться два-три месяца, она должна и будет длиться часы» – руководителю страны, главнокомандующему, должно было верить – ему виднее. А потому, развернувшись под городом N, никто из военных сильно не напрягался.В бинокль Петру были видны улицы знакомые с давних пор до мелочей. Где-то там и засела эта самая «кучка бандитов», которых требовалось «закошмарить». Артиллерия-то здесь причём? Но в мирный город, на мирные улицы, вдруг полетели мины, полетели «грады», начали рушиться дома, гибнуть люди, пошла пехота.

Что мог он чувствовать, стреляя по жилым массивам, по знакомым хрущевкам? Перед ним были уже не чужие горы, чужая страна. Перед ним были родные города, в них жили обычные простые люди, такие же, как и он сам. Расстреливать нужно было свое, привычное с детства, родное.

После осознания этого ужаса оставалось лишь напиться в хлам, чтобы вырубиться, сбежать от этой чудовищной реальности, уснуть. Но и во сне его преследовал кошмар. Вновь и вновь видел он себя на позициях, где стрелял в свой родной дом, в свою улицу, свою школу.

Даже закаленного в нескольких войнах Петра, нестерпимым грузом давило осознание чудовищного обмана, осознание того, что зачем-то воюет он на территории собственной страны, против своих же соотечественников. И ничто не могло оправдать его в собственных глазах.

А что происходит в душе и голове мобилизованного двадцатилетнего парня, или у накачанного лжепатриотизмом юнца, по собственной дурости пришедшего убивать добровольно?

Столкнувшись с реальностью, он чувствует себя абсолютно беззащитным и каждый раз, когда рядом разрывается снаряд, готовится к смерти. Видя результаты своей «работы» – разорванные тела, оторванные конечности, головы, он получает многократно усиленную всем этим психологическую травму. Не зная, что делать – признать себя неправым или встать в оппозицию к обществу, он замыкается в себе, становится опасен для семьи, окружающих, и себя самого. Кто-то впадает в буйство, в состоянии психоза пытается убить своих близких и попадает в психушку. Другой, безуспешно пройдя курс реабилитации, так и не может представить, чем ему заняться в мирной жизни и добровольно возвращается в зону военных действий. А кто-то, уцелев на войне, приходит домой, беспробудно пьет и через пару недель кончает жизнь самоубийством. «Получается, что на семь убитых бойцов приходится один покончивший с собой» – вынужден был признать даже военный прокурор.

***

Война – тяжкий физический труд. Каким бы суперменом ни был солдат, силы его не беспредельны. А уж запаса психической устойчивости у него едва хватает на пару месяцев активных боевых действий. Подобное напряжение, рывок растянутый во времени, доконают кого угодно. Тогда как для победы нужно любыми средствами сберечь боевой состав, сделать потери минимальными.

Способы для этого офицеры всех армий мира искали всегда. Конечно, крепко выручал армию алкоголь, как самое доступное средство заглушить стресс. Доступное, да не очень-то надежное и действенное. Занявшись этой проблемой, ученые разработали кое-что посерьезнее алкоголя. В 1919 году японский химик Акира Огата впервые синтезировал кристаллический метамфетамин. В тридцатые годы в Берлине его стали использовать как стимулятор под названием «первитин», а начиная с 1938-го, начали применять в больших дозах и в армии, и в оборонной промышленности.

Вскоре он стал частью боевого рациона германских летчиков и танкистов, для которых его добавляли в шоколад – «Панцершоколад» и «Флигершоколад». Это помогало предельно концентрировать внимание во время длительных перелетов и маршей, а пехота способна была пройти за день в быстром темпе пятьдесят, а то и шестьдесят километров и сразу же, без отдыха вступить в бой. Солдат, принявший допинг, мог успешно противостоять троим и более противникам в рукопашном бою.

Желая подкрепить свои силы, прибегал все чаще и чаще к этому средству даже Адольф Гитлер, получая его в виде внутривенных инъекций от своего личного врача Теодора Мореля. С 1943 года Морель производил ему инъекции уже по нескольку раз в день, так что к моменту своей смерти фюрер был уже наркоманом со стажем. И это несмотря на то, что наркомания в гитлеровской Германии была уголовно наказуема.