Виктор Свинаренко - Белуха. Выпуск №6

– Ещё и процентом… Каким, извольте вас спросить, Семён Филимонович? – возмутился Василий Иванович.

– Вот сразу уже и по отчеству. Не выслушал до конца и…

– А что мне вас слухать, Сёмён Филимонович? – перебил брата Пташкин. – Всё и так ясно! Вы мне деньги на год, а я их вам с возвратом да ещё с процентом. Каким же интересно, извольте вас спросить, уж больно мне интересно это знать? Мошь ещё и за стол ваш заплатить, так будьте покойны, заплачу. – С этими словами Василий Иванович полез во внутренний карман своего камзола.

Семён Филимонович молчал и улыбался, а когда его брат Василий высказался и вынул из кармана 20 копеек, положил свою руку на его плечо и спокойно проговорил.

– Ты прости меня, Василий, не с того я начал. Мне бы сначала следовало втолковать тебе суть моей задумки, предложения так сказать, а уж потом о деньгах речь вести. Выслушай, а потом и выскажи, как и что думаешь.

Вот ты сказал, что из деревни твоей и из близлежащих селений молоко с утренней дойки возят за пятьдесят вёрст. Накладно это. А вечерняя дойка почитай и пропадает. Ну, конечно, сыр, сметана и другое, но всё же это излишки… на базар каждый день не поедешь. Пропадает много. Знаю, многие задумываются свою «молоканку» заиметь, но, опять—таки, нужны большие деньги, чтобы заводик поставить, оборудование приобрести, мастера нанять, а ему жильё нужно и платить за работу, рабочие нужны и они задарма работать не будут. А где ж всё это взять? Вопрос! Хлопотное это дело. А всё ж таки и выгодное.

– Ты, брат, об чём это? Что—то я в толк не возьму!

– А об том, брат ты мой дорогой, что построишь ты «молоканку» на своей земле, хорошо твой дом стоит, – у самой реки, денег я тебе на это дам, людей наймёшь рабочих, лошадь купишь с бочкой для воды, сарай и всё остальное поставишь… я обскажу, что именно. А когда всё это сделаешь, завезу я тебе оборудование, умные люди установят его, пришлю мастера по молоку и будешь ты управляющий «молоканкой». Молоко из деревни своей и близлежащих селений принимать, масло делать и свозить его в город. За всё это я целый год с тебя ни копейки не возьму, а через год будешь мне процент от прибыли платить, всего—навсего двадцать процентов, и в дела твои я вмешиваться не буду, а коли вопрос возникнет, помогу советом. Понимаю, недостаточно ста рублей на постройку здания завода, конторы и подсобных помещений, а кредит в банке брать накладно, поэтому привлеки к этому делу Рыбкина, сказывал ты, что в достатке он живёт, лавку свою имеет.

– Так ежели взять у него деньги в долг, то с процентом отдавать придётся. А ежели запросит много, и как не через года, а через полгода? То по́ миру пойду и тебе долг не возвращу… О каких уж тут двадцати процентах речь может быть? Где ж взять такие деньжищи? А поставим завод… мастеру дом срубить надо? Надо! И платить ему! Окромя этого и рабочим за работу деньги давать надо, а другие прочие расходы. Что ж мне самому—то останется? Какая мне от того выгода?

– Сразу видно, есть у тебя хватка, Василий, правильно мыслишь, а чтобы всё уладить, поеду—ка я с тобой в нашу деревню, лет тридцать как уже не был, на месте всё обсмотрю и с Рыбкиним потолкую. Сговорю его напарником твоим быть, не под процент деньги вложить, а на прибыль.

Разговор в начале мая был, а через полтора месяца завод принял первую партию молока. Через год завод увеличил мощность в два раза и стал принимать молоко из соседних сёл и деревень. Богато стал жить Пташкин, новый дом—пятистенок поставил, – с крытым двором; земельный участок расширил, скупив незанятые площади; тремя лошадьми обзавёлся и все стали обращаться к нему только Василий Иванович, низко кланяясь, а не Васька, как в годы его нищеты.

Ещё лучше стал жить и Иван Васильевич, только на третий год совместной деятельности родилась в его душе ненависть к Пташкину.

– Ишь ты, голь перекатная была, а туда же… со мной сравняться вознамерился. Не быть этому! – мысленно проревел Рыбкин и решил низвергнуть Василия Ивановича обратно в нищету. Стал думать, как претворить свою мысль в жизнь и надумал ввести Василия Ивановича в большие долги, а затем стать единоличным хозяином завода.

Декабрь, а зима ещё обходила Алтай стороной. Снега было мало, морозов вообще не было. Даже ночью температура не опускалась ниже десяти градусов холода.

Перед рождеством Рыбкин поехал продавать партию масла, в помощники никого с собой не взял.

– Один управлюсь, – сказал Василию Ивановичу. – Только лошадь заводскую возьму, моя что—то захромала.

Выехал, а за двое суток до этого сговорился с бедняком Матвейкой Птичкиным, чтобы ждал его за околицей.

– Три рубля тебе дам ежели придёшь, – сказал.

– Что делать—то надо? – спросил его Птичкин.

– А вот там и узнаешь.

– Почесал затылок Птичкин, носом пошвыркал и сказал:

– Ежели ничего такого… то я согласный!

– Жди за оврагом, и смотри, чтобы никто тебя не видел. Затемно выйди из дома, – поставил условие.

– Это я могу. Всё одно под утро не спится. Жрать сильно хочется, в животе всё урчит… аж до боли. А ты мне рупь щас дай, а то, боюсь, что от боли встать не смогу. Никак скрутит!

– На вот тебе двугривенный! – вынув из кармана серебряную монету и сунув её Птичкину, проговорил Рыбкин. – Опосля остальное. А ежели не придёшь, я с тебя шкуру спущу, – потряс крупным кулаком перед носом Матвейки. – Задарма деньгами разбрасываться не приучен.

– Приду, будь покоен, Иван Васильевич, – ответил Птичкин и низко поклонился, думая. – Как бы ни так, спустит он. Смотри, как бы с тебя первого не спустили. Найдутся и на тебя охочие люди.

Через два дня, в условленном месте Птичкин ждал Рыбкина и лишь только заскрипели полозья саней на свежевыпавшем за ночь снеге, вышел из своего укрытия.

– Тута я, Иван Васильевич, будь здрав, приблизившись к саням, проговорил Матвейка.

– И тебе не хворать, – ответил Рыбкин. – Подь сюда!

Птичкин придвинулся ближе к саням.

– Ещё ближе!

– Чё эт ближе—то? Мне и отсель тебя слыхать! – испугано проговорил Птичкин.

– Не боись. Ничё с тобой не сделаю. Тебе нужно сделать, а для этого нужно рядом со мной встать.

– Чё эт… сделать—то? Я к тебе, а ты с меня шкуру спущать зачнёшь.

– На кой ляд мне твоя нищая шкура, за её и копейку не возьмёшь, разве что собакам, да и то они навряд ли позарятся на неё. Жиру в ей нету! По морде ты мне должон вдарить! Сразу и выделю тебе два рубля восемьдесят копеек. Али уже передумал. По глазам твоим давеча видел, что хотел шкуру с меня содрать. Так али как?

– Что вы, что вы, Иван Васильевич? – взмахивая руками, запротестовал Птичкин. – Да как же можно такое думать. Вы благодетель мой!

– А коли благодетель, то подойди ближе и вдарь по носу, чтобы юшка пошла.