Виктор Свинаренко - Белуха. Выпуск №5

Зиму и весну кое-как протянули, летом огород и тайга кормили, а в конце августа Евдокия и Павел в бригаду шишкарей напросились. Дети малые, что толку от них, но бригадир свой был, карагайский, знал беду Басаргиных и зачислил их сборщиками. Первый год частенько в голову Евдокии и её брата прилетали увесистые шишки, на второй, изучив приёмы лазания по деревьям, стали на кедры лазать и сбивать шишки с их ветвей. Работа опасная, не детская, но высокооплачиваемая. Так Евдокия научилась ловко лазать по деревьям, это умение и помогла ей через четыре года получить призы в первый день масленицы 1885 года.

Но всем этим событиям предшествовали давно ушедшие в прошлое годы, о которых, изредка улыбаясь, вспоминала яркая нестареющая тридцативосьмилетняя вдова Аксинья Кирилловна Басаргина.

Семнадцать лет назад, – раннее летнее утро 1868 года, когда спали даже первые петухи, разбудил громкий детский плач. В семье Василия Басаргина родился долгожданный ребёнок. Одновременно с детским плачем лицо роженицы, измождённое трудными родами, озарила улыбка.

– Кто? – одновременно с выдохом проговорила Аксинья и, услышав: «Сын», – облегчённо вздохнув, произнесла, – сыночек!

При крещении первенцу дали имя Павел.

На следующий год, шестнадцать лет назад родилась Евдокия, больше Василию и Аксинье Бог не дал детей, но они и этому божьему дару были рады, ибо, прожив в супружестве первые два года, уже и не мечтали о детях.

Медведь, порвавший братьев близнецов, был убит алтайцами. Медвежий след взял пёс Сёмки Горняка, но это, естественно, не вернуло из загробного мира двух неразлучных братьев.

– А когда-то… – вспоминая прожитую жизнь, улыбнулась Аксинья, – дело дошло до смешного, хотя… в те годы было не до смеха.

Тридцать восемь лет назад в семье старовера Кирилла Евстафьевича Серова родилась очаровательная девочка, лицом и телом чистая, без опухлостей и изъянов. Крестили девочку в древлеправославии и нарекли Аксиньей, а пятью годами ранее утро августа 1842 года разбудил не хор петухов, а громкий плач двух младенцев. В доме Никифора Петровича Басаргина жена Лукерья Ивановна родила двойню – мальчиков.

– Разродилась, страдалица моя милая, – облегчённо вздохнул Никифор и отёр тыльной стороной ладони вспотевший лоб. – Вот ведь… живот болел, – дотронувшись до живота, – а сейчас как рукой сняло. Ишь, как оно бывает, как будто сам рожал. Чудеса!

Роды проходили долго и тяжело, но Бог миловал, всё обошлось, близнецы родились крупными и здоровыми. Крестили по древлеправославному обычаю, – полным троекратным погружением в воду с накинутым крестом и поясом. (Крест представляет собой не только символ веры, но и оберег от нечисти). Новорожденным дали имена Василий и Фёдор.

Активные были дети. Как встали на ноги, так и стали шалить, то посудина какая-либо заинтересует на полке, заберутся, достанут и обязательно либо разобьют, если из хрупкого материала сделана, либо сядут и раздавят, если из бересты. Руки и ноги резали несчётное количество раз, и ведь спрячут от них всё колющее и режущее, найдут, как будто нюхом чувствовали, где и что лежит им нужное. Чудили, пользуясь своей схожестью, каждый день. В селе не различали, где Василий, а где Фёдор – это понятно, близнецы и как две капли воды, мать и та порой за проделки одного, наказывала невиновного, поскольку внешне трудно было разобраться, кто из них кто. Одно время даже подстригать их по разному пыталась и одежду разную надевала, но всё равно чаще Ваське доставалось за Фёдоровы шалости. А Василий молчал, Фёдора младшим считал, значит, в ответе за него был. А Фёдор и рад стараться, на выдумки горазд был, но Василию не перечил, за старшего его почитал, собственно, так оно и было, первым свет увидел Вася. Селяне, увидев братьев, головами качали и мысленно говорили:

– Родители светлые, а близнецы чёрные, словно смоль.

И неведомо было им, что не только чернотой, но и статью они в деда Петра были, а тот свою черноту от своего деда взял, казака с Кубани. В давние времена сослали его в Сибирь на каторгу за бунтарство. Тот во время этапа умудрился цыганку из табора увести, и бежал с ней в таежные дебри, где пристанище нашел у так называемых «раскольников» с реки Керженец. Там и веру древлеправославную принял и детям её своим привил. Потому, наверное, братьев Василия и Фёдора цыганятами и дразнили. Оба смуглые, кареглазые, но по характеру не вспыльчивые, какими обычно бывают цыгане, а добрые, открытые. Хоть и не богатыри, но скроены ладно. В юношеских играх и забавах часто были первыми. В драку не лезли, но за себя и друг за друга достойно стояли. В деревне двойняшек уважали за честность, прямоту, почитание старших и готовность прийти на помощь любому нуждающемуся в ней.

Семьи, у которых дочки были в невестах – не прочь были породниться с Басаргиными, да только Василию и Фёдору с детства нравилась дочка соседа Кирилла Евстафьевича Серова – Аксинья. Ухаживали за ней оба. За её взгляд и улыбку не раз отношения между собой выясняли на кулаках, до крови.

В армии не служили, но к оружию страсть имели. В шестнадцать лет встали в ряд лучших и удачливых охотников Карагайки, а на двадцать втором году жизни открыли свою мясную лавку, и всё из-за любви к Аксинье, посчитали, что если будут при деньгах, то добьются её расположения, а кому она ответит взаимностью… на то она и судьба. А тут ещё и Пётр их ровесник, высокий двадцатидвухлетний красавец – сын Гаврилы Даниловича Косарева стал частенько, как бы ненароком, появляться возле Аксиньи. То, видите ли, мимо проходил, увидел её и решил поздороваться, то, дело у него есть к брату её Григорию, а однажды прямо так и сказал ей, что хочет сватов к ней засылать. Обо всём этом Аксинья сказала близнецам, сказала, что не люб он ей. Воспряли братья и решили отвадить Петра Косарева от любимой им девушки. Бить из-за угла, как самые поганые людишки, в мыслях не было, подошли открыто и сказали: «Ты, Пётр, к Аксинье не поваживайся ходить, не люб ты ей, сама нам об этом сказала. Свой ты, не тайнинский, или из какого другого села, бить не будем, но если и дальше приставать к ней станешь, не сдобровать тебе, так и заруби себе на носу». А Пётр… он, что… после таких слов мог бы с братьями своими, которых у него десяток наберётся, спокойно побить Ваську и Федьку, но ума хватило не будоражить село. Ещё раз подошёл к Аксинье и произнёс: «Скажи прямо, люб я тебе или нет». Аксинья прямо и сказала, что любит другого. Отошёл от неё Пётр и больше близнецы не видели его возле любимой им девушки.

Аксинье нравились оба брата, но любовью пылала к Василию. Родная мать не всегда различала сыновей, а Аксинья видела в них различия, – Василий сердцем мягче был, нежели Фёдор и более открыт, Фёдор же скрытен был. Не устояло сердце девичье и перед взглядом Василия, в глазах его не было тайны, всё, что на сердце то и в глазах было. А была в них большая любовь к Аксинье, её она увидела ещё отроковицей, ею и была в плен взята. После признания братьев в любви, не задумываясь, ответила взаимностью Василию. Фёдор долго переживал, но смирился, после свадьбы свояченицей стал звать, но сам так и не женился. Очевидно, носил в себе великую любовь к Аксинье, отсюда и скрытен был, а глаза… отводил взгляд свой, лишь только встречался с её глазами.