Виктор Свинаренко - Белуха. Выпуск №5

Открыл глаза – никого. Сумерки, земная твердь теплом знойного дня напоённая к ночи готовилась. Тишина особая, таёжная. Где-то ветка хрустнула от птицы или зверя, ночлег ищущего. Рядом река бежит, плеск от неё доносится до Василия, – рыба к берегу подошла и резвится.

Ночь прошедшую, в тревожных муках проведший, отдохнувший на чурочке, пришел Василий к суждению, – во всех мыслях и делах прошедших, в мытарствах нынешних и блужданиях в глуши неведомой, есть некий промысел свыше, как и появлении в этом райском уголке. Нашел спокойствие и понимание, как дальше жить. Вдруг прикосновение легкое, теплое, приятное на плече почуял.

Приподнял голову, увидел старца преклонных лет и вспомнил, как оказался здесь.

Встал Василий с чурочки, поклонился старцу и назвался: «Басаргин я, Василий Никифорович. Заблудился, случайно на твой скит вышел. Прости, что покой твой потревожил».

Старец телосложения еще внушительного, не сгорбленный, без полноты излишней, с взглядом ясным и проницательным, добрым голосом проговорил:

– Вот оно что, а деда твоего уж не Петром ли величают?

Смотрит на Василия, лицо светлое, спокойное, неотягощенное заботами прошедшего дня, трудностями и лишениями годов прожитых.

После этих слов Василий признал в отшельнике однополчанина деда, оба в войне с Наполеоном дошли до Парижа. Вспомнил, как в детстве с завистью смотрел на два его Георгиевских креста, как поражён был статью героя, как любовался красотой лица его и бородой тогда черной, словно смоль.

Услышав ответ, что Петр Илларионович действительно родной дед Василия, старец улыбнулся радостно и широким жестом указал на избу, – пригласил путника в гости. С виду дом небольшой, старый, однако внутри просторный и чистый. Пол из лиственницы аккуратно половичками чистыми укрыт.

В прихожей для одежды вешалка просторная, чтобы одежда одного не накрывала вещь подобную у другого. Для шапки, фуражки полочка отдельная. Не принято головной убор на гвоздик вешать. Вода в кедровой кадушечке, крышкой прикрыта, чтоб сглазу бесовского не было, а ковшик вверх дном положен по той же причине. Рядом две кружки малая и большая. Чтобы гостю воды испить – прежде ковшом черпают, а потом в нужную по объему кружку наливают.

Комната высокая, широкая, от окон светлая. В одном углу кухня занавеской прикрыта, там отшельник в непогоду пищу готовит. В другом углу большая русская печь, чисто выбелена. От печи наискосок красный угол, там «Божница» (Иконы святых), стол обеденный, две лавки и табуретки самодельные, но слажены мастером искусным. Всё это убранство напомнило Василию дом деда.

Вспомнил Василий, как с Федором, будучи малыми детьми, любили играть в дедовском доме, было в нём что-то тёплое, отчего на душе легко становилось. В дедовском доме всегда приют ласковый находили, но, главное, когда гостили у деда, уму-разуму и порядку старообрядческому у него обучались.

Как за столом себя вести. Без обиды, за нарушение устава как сидеть, кушать и крошки не ронять по шее получали. Все это потом в привычку вошло, сидеть надо прямо, локти на стол не класть, растопырив, а только кисти рук держать на краешке. Пищу принимать достойно, красиво, не тянуться к тарелке, ложку, подложив кусочек хлеба, подносить к устам, с уважением к тем, кто рядом. Слова деда: «Ты – человек, чашке с едой не кланяйся, к ложке не тянись, у тебя в отличие от собаки али кошки руки с пальцами и губы Богом дадены», – внуки крепко усвоили. Запомнили и такие слова деда: «Человек при бороде аккуратен при еде». Оно и верно, человек, локтями половину стола занявший, носом в тарелку уткнувшийся, головой к ложке склонившийся – весьма не пристойное зрелище.

Некое удивление, а больше уважение к хозяину дома у Василия вызвали книги старца, коих на полках было десятка два. Помпезность, красочность, прочность обложек книг наглядно говорили, издания те из века прошлого.

На столе в ожидании гостя стоял медный самовар и два заварника для чая, в малом – травы таёжные, в большом – ягоды лесные. Мёд в кедровой плошке, две тарелки деревянные, рядом ложки, тоже деревянные. Из еды грибочки соленые, овощ какой-то диковинный сваренный прямо с кожицей, рыба речная, перья лука, каравай хлеба ещё не надломленный (у староверов хлеб принято не резать, а преломлять), огурчики малосольные.

Старец и гость прежде застолья молитву сотворили. Поужинали молча, чин благодарности Богу за соль, хлеб вместе свершили. Разговор первым дед Никола начал:

– Вижу, Василий к разговору ты склонен, да не решаешься. Не стесняйся, изложи, что на сердце наболело, вместе обсудим, вместе и решим, как жить, а прежде послушай притчу, может быть, она развеет твои думы мрачные.

«Один человек, чтобы уверовать в Бога обратился к Нему с просьбой:

– Боже сотвори чудо перед моими глаза, чтобы я убедился, что ты есть и сила в тебе великая.

Бог сотворил чудо в глазах этого человека и тот воскликнул:

– О Боже, теперь я твой навеки.

Бог ответил:

– А теперь ты мне не нужен, ибо вера твоя в моё могущество и существо не в сердце твоем была. Но как создатель и Отец твой, прощаю на первый раз.

– Запомни это, Василий, никогда не проси чуда у Всевышнего, сердцем доверяйся ему, а если иначе веришь, отринут Создателем будешь.

Выслушал Василий старца и начал, было, объяснять, как здесь оказался, да как-то нескладно, – с одного на другое перескакивая, старца запутал и сам запутался, а потом вдруг на колени перед ним упал и словно на исповеди отцу духовному, о своем горе без утайки, сквозь слезы скупые, всё ему поведал.

Отец Никола, не то с мыслями собираясь, не то собеседника к вниманию большему призывая, прежде три свечи возжег и к ликам святым поставил, а уж потом, не садясь, руки у груди, по обычаю предков веры старой сложив, пояснение своё дал.

– Не буду томить тебя риторикой богословской, спорностью суждений кто прав, а с надеждой на разум твой постараюсь вопрос такой объяснить иначе. Вот ты с детства до юности в своей семье жил согласно правилам, порядкам и традициям пращуров своих. Уголок свой укромный в доме имел. А теперь представь, в одно утро ты проснулся в непривычном для тебя месте. Выход на улицу из родной хаты, что ты с закрытыми глазами находил, в другой стене прорублен. Вместо обычного, почтенного обращения отец или батя, ты обязан говорить родителю не иначе как Никифор Петрович, а самого близкого тебе человека, вместо мама, мамочка родная, Лукерья Ивановна говорить обязан. Они же тебя, не сыном, дитём родным, а Васькой окликать должны. Вроде бы всё, как и прежде на месте, – дом отчий, родители те же, да только вот по решению власти церкви никонианской и светской обязан ты любовь, привитую древлеправославием, сердцу близкую и милую выражать по чужим пришлым правилам, не свойственным русскому человеку – православному. Не буду более распространяться, всё сказал, а ты головой думай, последнее скажу. На счёт Богопочитания, когда в совете нуждаешься, ты наверняка обращаешься не к юнцу безусому, а к человеку с опытом, сединой наделенному, так ведь!? – словно вопросил старец. – Потому и староверы к Всевышнему обращаются, как на иконах древних, самых первых Исус Христос показал двуперстием, а не щепотью сомкнутой. Тех же поборников древлеправославия, что на ошибки отдельные указывали, власти церковные и царские в огне, пытках, казематах уничтожали. Синагоги, мечети, храмы католические разрешено было возводить, службу в них вести по правилам своим, а старообрядцам – людям русским православным на два столетия под страхом смерти запрещено было свои приходы строить, и любой чин богослужения свершать.