Виктор Свинаренко - Белуха. Выпуск №5

Аксинья с Василием, конечно, поняли, почему Фёдора на свадьбе не было, но промолчали, не стали тревожить его душу.

С тех пор прошло два года, Фёдор обрел нужную твердость и власть над чувствами, научился спокойно относиться к близости Василия и Аксиньи. И вот теперь, – такое! Что делать? Решил, не допустит он этой плотской похоти даже из огромного желания обнять любимую, даже ради дальнейшего благополучия в семье брата.

Река рядом, доплёлся до неё, снял одежду, забрёл в воду и полчаса бултыхался в ней, как бы смывая с себя всю нечисть, что забралась в душу прошлым днём в виде зелёного змея. В эту полуденную жару подъехали к берегу свои карагайские мужики с сетями и выпивкой. К вечеру изрядно охмелевший и осмелевший Фёдор направился к подворью брата. Увидев, что над баней брательника идет дымок, решил: «Будь, что будет, придёт Аксиния, скажу всё что думаю, а спать с ней… ни-ни». Скинув в предбаннике ещё мокрую после рыбалки одежду, забрался на полок слегка теплой бани и, дожидаясь Аксинью, заснул. Среди ночи, спросонья и с перепоя, не поняв, где он и что с ним, резко приподнялся, долбанулся лбом о потолок, скатился вниз и угодил в таз с водой, по пути головой о каменку остывшую ударившись. Искры из глаз, боль в голове и во всём теле, и страх, да такой, что крик ужасный из горла вырвал. Орёт, мечется в темноте, на стены и полки натыкается. Случайно наткнулся на дверь, распахнул её и, выбегая наружу, лбом в косяк угодил, не помнил, что в бане был, что дверь в ней низкая. Бухнулся наземь, орёт, катается по траве, собаки в селе лай подняли. На шум в одних подштанниках, но с ружьём из соседнего дома дед Гапанович выскочил. Как жахнул с двух стволов ружья дуплетом в воздух. Фёдор голый, как заяц подпрыгнул от страха и угодил прямо в крапиву, что рядом с баней росла. С крика на дикий вой перешел. Так и прыгал голышом до своего дома, не выбирая дороги, меж палисадников чужих. На его пути молодые, что дружили в вечерней полутьме, в разные стороны разбегались, забыв от испуга про любовь. От крика, воя и лая собак, соседняя деревня Тайна переполошилась. В окнах домов огни зажглись, и тайские собаки как волки завыли.

Утром через соседского парнишку вызвал Фёдор карагайскую знахарку. Глаза от ударов, в бане полученных, заплыли, будто пчелы покусали, а от крапивных ожогов сплошная краснота с волдырями появилась, особенно в местах, для мужиков болезненных.

А по деревне с рассветом слухи поползли. Супруга деда Гапановича с утра полдеревни обежала. Видение ночное по-своему толковала, что, мол, утопленник по ночам крапиву собирает на рубашку себе, а там, где рвет её – покойника ждите. Двух соседок к месту, где Фёдор валялся, водила. Те, увидев смятую, вырванную крапиву, новыми подробностями слухи украсили. К обеду в Карагайке, а следом за ней в Тайне и других соседних сёлах не было ни одного двора, где этот переполох бы не обсуждался. Дошли слухи о мистике в селе и до Феди. Понял, выходить из дома нельзя, мало того что стыдно, расспрашивать начнут, что да как, тут и догадаются почему вдруг среди ночи оказался в брательниковой бане. Посмотрел на себя Фёдор в зеркало и ахнул, синяки на лице цвели разными цветами радуги, кроме того, щёки, лоб и нос оплыли от крапивных ожогов, нос аж отвис, и стал схож с крючковатым носом старой ведьмы. Знахарка из уважения к потерпевшему тайну его не выдала односельчанам.

Аксинья.

После отбытия мужа на охоту душа её вдруг затомилась от сомнений принятого накануне решения. Всё внутри отвратительно и мерзко стало. Очевидно, в истинно русской душе свыше изначально заложена преданность и верность мужу. Представив наяву весь предстоящий порок, еще более взбунтовалось, всполошилось нутро Аксиньи. Как же она, познавшая, принявшая в первой ночи близость суженого, отдавшего ей любовь свою, когда нежные, добрые, спокойные, но сильные мужские желания сделали её женщиной, а Василия мужчиной, должна стать доступной другому? Сказала себе:

– Не быть этому никогда!

Вспомнила бабушкин наказ. Бабушка всегда говорила: «Нет, внучка, жизни плохой, а есть отношение недоброе к своей судьбе, все невзгоды да неприятности изживай любым задельем».

Этот наказ заставил Аксинью хозяйством заняться. Хоть и не решила, как со свояком обойтись, баню все же протопила. Зная, что Фёдор туда придёт, сказала себе: «Вот пусть паром дурь всю и выгонит».

Работы по дому уйма, но руки и ноги от терзаний, переживаний и дум, словно заиндевели, – чуткость и плавность утратили. Начала доить любимую Зорьку, а та, хоть и животина, сразу учуяла неладное в хозяйке. Пальцы Аксиньи соски грубо тискают, стала корова истошно мычать, а потом, взревев, брыкаться стала. Молока мало дала и ко всему прочему копытом ведро опрокинула. Решила хозяйка яйца от курочек собрать. Вошла в стайку, так петух, что обычно поутру хозяев будил, вдруг расквохтался, а потом вовсю кукарекать начал средь бела дня, чем собаку всполошил. Та взвыла, словно к беде какой. Вконец измотанная Аксинья в дом вернулась, стала вещи перебирать, потом угольков в утюг насыпала и стала их гладить. Гладит и причитает:

– Васечка, любимый мой, что же я баба дура этакая надумала. Да, как же такие мысли дурные в голову-то мою залезли?

Стоит, клянёт себя, на чём свет стоит. Задумалась и насквозь прожгла праздничный сарафан, что муж на масленицу подарил.

– Господи, прости ты меня дуру окаянную, – отложив утюг в сторону запричитала Аксинья и, пав перед иконой на колени, стала неистово молиться.

К вечеру, изрядно устав и обессилев, легла в постель и уснула. Сквозь сон слышала шум на подворье, да только усталость сильно сморила, или на то божья воля была, не смогла подняться до утра. Днем слухи о ночном происшествии стали известны Аксинье. Поняла она, кто и зачем рядом с её домом переполох устроил.

Из дома вышла, расспросить, что в селе нового, узнать, не догадался ли кто, отчего переполох, а по пути в лавку сходить, посмотреть, как наёмный рабочий торг ведёт. Идёт по улице, а навстречу цыгане.

Зная о цыганской родословной своего мужа, Аксинья, тем не менее, цыган остерегалась. В том вина бабок была, в детстве заложили в её сознание мысль о том, что все цыгане детей и коней воруют и порчу на людей наводят. И уже, будучи замужней, увидев, как те по дворам с товаром ходят, калитку и двери закрывала, словно нет никого дома.

Испугалась, хотела обойти их, а ноги не идут, тяжёлые стали, будто по гире к ним привязали. Самая старшая цыганка дорогу перегородила и, глядя в глаза Аксинье, ласковым голосом сказала:

– Не бойся, милая, заботы твои без денег развею. Не украду, не обману, а вижу на лице твоём пятно тяжкой печали, что взывает о помощи.

С тем в избу её и зашла. Как хозяйка, в спальню заглянула, портрет Василия увидев, близко к нему подошла. Долго рассматривала.