Виктор Свинаренко - Белуха. Выпуск №5

– Нет, бабонька, ворожить тебе не стану. Хозяин твой на цыганской крови замешан. А деток-то сколько?

Аксинья в слезы. Ни с кем из родных о горе своём не делилась, а цыганке всё выложила. Про то, как в Барнаул к Ларисе во второй год замужества ездила, и про грех, что с мужем замышляли, рассказала. Цыганка задумчиво поглядела на Аксинью и своё слово сказала:

– Э-э-эх, милая, зачать не можешь, так как мир в душе твой порушен, а без него не может быть в жизни порядка. Вижу, ангел твой немало сил приложил, когда ты по глупому умыслу муженька своего в Барнаул ездила. Спас он тогда тебя от беды. Мало тебе науки той, так ты на грех новый пошла и мужа к этому подтолкнула. Но главная твоя беда в том, что телом к одному примкнула, а душой мечешься меж двух огней. Пока не будет покоя в душе не знать тебе материнства. Венчана, понятно, а часто ли молишься? Часто ли в церковь ходишь? Вспомни, когда последний раз каялась?

Услышав, что венчана по древлеправославию, поглядела цыганка испытующе на доверчивую хозяюшку и уже с некой притворной участливостью и сопереживанием, продолжила:

– Вера твоя правильная, истинная вера. По тебе вижу, бога почитаешь, а как муж твой, всё ли соблюдает, что предписано верой вашей?

Аксинья ответила, что Василий охотник, часто в тайге бывает, оттого и службы пропускает, а как там, – в тайге, поминает ли Бога, не ведает.

Вздохнула цыганка тяжело, головой покачала и спокойно вымолвила:

– Вижу, птица ты вольная, айда к нам в табор. Ромалы наши не чета твоему муженьку-слабаку. Детей нарожаешь, сколь хочешь, всё прошлое забудешь.

Услышав такое, Аксинья вспыхнула гневом и возмущённо выплеснула:

– Негоже ты, гостьюшка, на горесть, печаль мою отвечаешь, – неприглядностью и коварством к дорогому для меня человеку.

Ворожея, видя, что уловка не пришлась хозяйке по нраву, и что та действительно не просто любит, а ценит супруга, по-другому заговорила:

– Успокойся, не со зла говорила, тебя испытывала, а потому скажу, в чём я выход вижу из положения твоего трудного. Не кручинься, не переживай, не всё у тебя потеряно, здоровье, силы есть, а главное, любовь незапятнанная осталась. Не зря нам, женщинам, мудрость особая дана, не держи обиды на супруга за слабость его, что пошел на твоём поводу на сделку с совестью. Мужики, по сути, кое в чём слабее нас – женщин. Все мы под Богом ходим, он всему хозяин. Иди-ка ты прямо сегодня в церковь, исповедуйся. Благодетель наш Христос, всемилостив, всемогущ и в добрых помыслах людских помощник истинный, главное – душу свою к одному берегу прибей, не рвись от одного к другому, сгоришь меж двух огней. Не верю я, что слаб корень у мужа твоего, тем более кровь в нём цыганская имеется. Я верю, и ты поверь, будут у тебя по весне дети. Будут! Не от себя говорю, а от сути цыганской. Специально вернусь к тому сроку, захочешь – крестной нарекусь. Ну, а за пожелания мои и совет, не обессудь, так положено, дай мне денежку любую.

Аксинья без раздумий достала двадцать копеек и без сожаления отдала монету цыганке.

Расцвела душа у Аксинье, уверилась женщина в своём материнстве, а главное, силы в себе нашла, яркий свет в судьбе увидела. Одно мучало, правду сказала цыганка, мечется меж двух огней, между любовью своей к мужу и брату его, оттого и намекнула Василию, что хочет ребёнка похожего на него.

В церковь пошла, с Богом пообщалась и к батюшке Алимпию с недугом душевным обратилась. Священник без расспросов лишних свершил чин исповедания, не на виду у всех, а в комнате-исповедальне.

Домой Аксинья с легкостью в душе и на сердце возвращалась, неся в себе надежду, уверенность, что будут у них с Василием свои дети и познает она счастье материнства.

Василий.

Не менее тягостен и Василию этот день показался. Дорога к охотничьему домику сразу не заладилась. Всего-то часу не прошло, как с Фёдором повздорил, ливень на тайгу обрушился. С деревьев льёт, под ногами всё разбухло, идти вперёд невозможно и назад дороги нет, – ноги по мокрой траве скользят, если подъём, так чуть ли не на карачках, если спуск, так на заднем месте, мучение, не дорога. Дальше, ещё хуже.

Путь к домику пролегал через горный ручей, так он в этот ливень рекой стал бурливой, кипящей, ступить в такую реку опасно, подхватит, закружит и утащит под коряжину или во второе русло, что нередко под дном реки нарождалось, а там поминай, как звали, век не сыщут.

Планы утренние, чтобы еще засветло в домик охотничий прийти, вмиг рухнули. Постоял у реки, потоптался, решил здесь же заночевать, благо дождь потихоньку ослаб и к вечеру прекратился. К рассвету и река ослабла, превратившись снова в слабый ручеёк. Пошёл дальше. Частенько падая на спусках, увазёкался хуже ребёнка несмышлёного, но всё же к полудню, уставший и промокший насквозь, грязный с ног до головы, достиг конечной точки своего пути. К ночи кое-как обсушился и даже успел ужин приготовить из тех продуктов, что с собой взял. Заложенные в домике на экстренный случай не трогал.

Устроился на ночной отдых, лежит, уснуть не может. В голове думы тяжёлые, прав ли был, что брата в такое богопротивное дело впутал, а любимой жене согласие на порок дал. Гадко на душе и пусто от безысходности. К утру забылся на пару часов, а когда глаза открыл, соскочил с полатей и домой засобирался.

Идёт по тайге, в мыслях Аксинья. Не верится ему, чтобы на грех пошла и в то же время сомнения одолевают. Шёл, думал и не заметил, как со своей тропы сошёл и на неведомую ступил, что вглубь леса завела. Стоит, озирается, не может понять в каком направлении родное село. Видит, чуток поодаль жердина, дорогу перегораживает. Подошёл, и стало ясно, вышел на дорогу хоженую. Дым от костра почувствовал, понял, место это обитаемое, значит, можно спросить дорогу в село.

Через полчаса подошёл к утёсу и под навесом скальным, среди разлапистых пихт увидел строение старое, низкое, рядом печурка из камней сложена, и дымок от неё тоненький вьётся. Рядом с печью старый человек, мужчина с длиной седой бородой. Подошёл к нему Василий, поздоровался, дед ответил на приветствие и сказал:

– Трапезничать вместе будем, а покуда присядь на чурочку, как сготовлю, сообщу.

Понял Василий, что вышел к скиту отшельника старообрядца и на душе сразу легко стало. Знамением крестным осенил себя, поясной поклон отвесил.

С детства дедом наученный, со «своим уставом в чужой монастырь не суйся», не решился более отвлекать старца. Присел на чурочку, что под сенью кедра молодого установлена была. Прикорнул, и слышит голос, вроде как деда своего:

– Жизнь, внучек, твоя безрадостной стала, потому, как от веры Христовой отошел, зашорилась душа безверием в силушку свою, надеждой на советы беспутные, греховные.