Юрий Тамистов - Математик и его тень. Избранное

Скажу тебе правду: холёные, восседающие заносчиво на золотых унитазах думают, что покорили вершины. Нет, нет и нет! Придёт время им низвергнуться и всё потерять! Я – ничего не имеющий, никому не нужный, ненужный и самому себе, живущий просто так, именно я, а не они – аскетический идеал материализма!

Попрошайка говорил, а в выражении лица его замешанного на невообразимой гамме эмоций невозможно было разглядеть его главную суть. Мне виделась то хитрая усмешка, то стремление посильнее разжалобить с идущим вслед за ним чувством неполноценности и поэтому ожесточением к подающим. Где-то глубоко в почти опустошённой душе таилась боль и усталость, спрятанная под семью замками отталкивающей нагловатости и ничтожной бравады идейного бомжа, втайне наслаждающегося своими моральными победами над творящими милостыню.

– Мне знакомо имя человека, утверждавшего обратное, – сказал я ему. – Ненависть… А как же любовь?

– Чего? – он окинул меня жёстким, испытующим взором и я разом почувствовал странную неловкость, даже стыд за вопрос, за свою сытость и среднеарифметическую «правильность». – Посмотри туда, – он кивнул в сторону прогуливающихся на поводке животных. – Видишь? Но разумеешь ли, что собака в наморднике – ещё не овца, но уже и не собака?! А ты мне про любовь, брат…

Апологет философии нищей богемы вытащил из кармана примятую пачку сигарет и отвернулся от меня.

____________________________________________________________________

Так я слышал. Однажды, в первой декаде июля, Превосходнейший в мире оделся, взял свою книгу и никем не узнанный шёл по Верхне-Волжской набережной, любуясь стаями белых чаек и теплоходов, погружаясь в глубокую медитацию, пока не остановился у дверей кафе «Tiffani» перед группой завязывающих ссору молодых парней и нервно курящих девушек.

– Мир вам, почтенные! – громко обратился Он к ним. – Кто достаточно мудр, кто постиг смысл места мирного, кто знает, что для него полезно, должен проявлять благожелательность.

Стало тихо. Первой пришла в себя рыжеволосая:

– О-па, какой забавный, добрый старичок! – она сладостно затянулась сигаретой и пустила кольцо дыма в сторону незнакомца. – Кабан, кажись твой клиент нарисовался!

– А, понял, моя красава, – Кабан подмигнул ей и сделал шаг к Так Пришедшему. – Ну, чё, мужик? Щас, растолкую, что тебе полезно, что вредно, поддам кому-то тут для ускорения!

Странный прохожий будто и не заметил угрозы. Спокойно улыбаясь он продолжал:

– Беспечная, краткая молодость: скорая на легкомысленное, медленная в разумном… Трудно вам постичь паттича-самуппада , потому как тратите силы на на наслаждение пустотой, а ведь этот мир в огне. Видите там, на горизонте огонь?

Он указал на другой берег. Все повернулись и посмотрели туда.

– Ничего не вижу, – прищурился Кабан.

– Соврал! – зло отметила рыжая и все разом обернулись к Благословенному, но никого не увидали: он исчез неизвестно куда.

____________________________________________________________________

Отношения между государствами и народами ничем не отличаются от межличностных отношений, несмотря на кажущуюся несопоставимость масштабов. И там и здесь антипатии, симпатии возникают подчас как будто немотивированно и безотносительно дискурсивному знанию субъекта об объекте эмоций.

Древняя Иверия – овеянная множеством легенд земля, первый удел Пресвятой Богородицы, отчего упоминание о тебе трогает и заставляет звучать самые сокровенные струны в русском сердце?

Трудно объяснить это синдромом хронического туриста, неисправимого романтика постоянно витающего мыслями в дальних странах. Однако, удивительно, стоит лишь услышать рассказы друзей побывавших в Тбилиси, как где-то в глубине души рождается желание самому, пусть и на пару дней, очутиться там. А что возразить? Ведь, воистину, всем своим естеством ощущаешь, как здорово было бы постоять на набережной или на новом мосту Мира над Курой, всматриваясь в неспокойное узорочье её мутных вод, подняться на гору Мтацминда к церкви Святого Давида, благоговейно проникнуться ностальгией седых камней неприступных цитаделей Нарикалы или полными грёз реминисценцниями тесных улочек старого города, а потом, устав от легкомысленно-восторженной беготни, уложив сувениры в чемодан, а аутентичный «Сулугуни» в холодильник, расположиться за ещё с утра заказанным столиком в «Цисквили», закинув ногу за ногу, ожидая меню с видом высокопоставленного бездельника, но тут же отбросить туристскую спесь, увидав, что тебе улыбнулся, будто приятелю, неторопливый официант:

– Э-э, генацвале, зачем так спешишь, дорогой?

Как хорошо, с первым бокалом вина, становясь самим собою, тихо наслаждаться хачапури по-аджарски, запивая его лимонадом, есть хинкали, радоваться охлаждённому Саперави, погружаясь всецело в атмосферу приятного слуху кавказского говора и ни с чем не сравнимого песенного многоголосья… уносимый южными хмельными волнами к к чему-то светлому, желанному… а потом, немножко пьяному и бесконечно довольному жизнью засыпать в номере, где и звёзды заглядывая в окно, бередя былое строками Петра Грузинского, достойного потомка Багратионов, напевают будто колыбельную:

Тбилисо, мзис да вардебис мхарео,

Ушенод сицоцхлец ар минда,

Сад арис схваган ахали варази,

Сад арис чагара мтацминда!

Вай, что за чудная картина! Мечта! Осталось пройтись лаком… А может подобострастное воображение рисует для нас преимущественно благостные перспективы, пропуская неприглядные и это, хотя и такое замечательное, но всё же, в известной мере, обманчивое внешнее? Издали многое нам кажется исключительно красивым. Пусть так, но всё равно «не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной» 2 2 А. С. Пушкин. .

Да, не найти в здешних краях высокомерной красы холодного к чужакам туманного Альбиона, нет манящей, сказочной экзотики не допускающей внутрь кастовых контрастов Индии или щекочущих нервы опасностью диких просторов Серенгети… нет даже интимного тайского массажа и сомнительных прелестей либерального Амстердама… Ну и что? Даже горные пейзажи ни при чём – от Грузии русский человек ждёт особого тепла. Какого?

Нелегко даётся надменно-рациональному чужаку понимание, почему в русских селениях и старики, и дети плакали прощаясь с грузином Иосифом Джугашвили. Почему в жестокий век стал он символом надежды и наивной веры народа, что вот-вот закончится борьба и взойдёт над притихшим в удивлении миром солнце, наше солнце, братья и сёстры, солнце справедливости. Сколько лет миновало, сколько воды утекло с тех пор и гордые красные флаги давно томятся и ждут заточённые в сырых подвалах, а кредит доверия к Отцу народов и его родине всё ещё не утрачен и русский не произнесёт холодно: «Из Грузии может ли быть что доброе?»