Юрий Тамистов - Математик и его тень. Избранное

Как, когда возникает симпатия между народами? Кто знает? Непостигаемы разумом дороги любви. Легкой поступью ангела неслышно приходит она и, не сбережённая, также неслышно уходит.

Всё течёт, всё изменяется и напрасно многие ждут постоянства… но опять, как в начале времён, над башнями Сванетии кружат быстрые персидские ветры. Опять древняя Иверия во власти весны. Цветет миндаль. Розовыми облаками нисходит он с горных склонов Гомборского хребта в благоухающие сады Алазанской долины, и заворожённая трепетным очарованием нежнейших лепестков юная грузинка шепчет в волнении: «Моя страна прекрасна!»

___________________________________________________________________

ПРОХЛАДНАЯ

Поют неуёмные, горячие ветра в вершинах деревьев. Разгар июльского пекла. Душно. Студёной музыкой лесного ручья, прохладной отрадой ты ожидаешь меня – странника посреди изнуряющего летнего зноя, в тени, под зеленеющими ветвями раскидистого ясеня. Ласковым, грибным дождём падаешь ты на мои иссохшие от жажды губы и я расцветаю вновь.

Бывает так: едва затихнут в небе последние всполохи закатного багрянца, зачарованный тобой гляжу, как сидишь пред зеркалом распуская волосы. Русыми волнами падают они на плечи. Ловлю в отражении задумчивый взгляд по восточному чуть раскосых, дорогих глаз, но ты далеко-далеко и ревность ядовитой змеёй подкрадывается к сердцу. Где ты? С кем ты?

Звучит твой тихий голос: «Я с тобой сейчас и навсегда.» Ты улыбаешься, идёшь на кухню заваривать мне ромашковый чай. Позвякивает китайский сервиз, на столе красная пиала с мёдом, а потом, когда задёрнуты шторы и погашен свет, последние сомнения тают без следа в безупречно чистой, лавандовой свежести постели.

Новый день придёт завтра и опять я буду бежать, буду бестолково искать чего-то, словно в болезненном жарком бреду… и всегда возвращаться к тебе – ведь я люблю тебя, моя прохладная женщина.

СОЛНЕЧНАЯ

Зимним вечером, после длинного трудового дня, когда прихожу я домой выжатый, как лимон, прессом механистичной, рабочей рутины, когда в голове ничего человеческого – только цифры, цифры и цифры – ты открываешь дверь мне, моё солнце.

Стылый, свинцовый небосвод вот – вот обрушится чёрной, непроглядной ночью на наш городок, как бездомный пёс скулит в переулке ветер, царапает дверь колючая вьюга и морозные узоры предвещают долгую стужу, но что мне с того – ведь ты со мной, моё солнце!

Не кори, родная, что слишком много работаю, что не берегу себя и пока мы так редко бываем вместе. Прикоснись ко мне, прижми к своему светлому сердцу, вырви из холодных объятий равнодушного мира и пусть он сгорит в неистовом пламени твоих сладостных губ.

Как же я люблю тебя, моя солнечная женщина.

НЕВСТРЕЧЕННАЯ

Мерно струит свои воды непреклонная Лета. Дремотное колыхание трав за окном. Тикают часы на стене и паучок в дальнем углу мастерит свою сеть. Полдневный жар опять сменит ночная прохлада и на цветущих по весне яблонях к осени созреют плоды. Так неспешной чередой проходят мимо нас годы и привычкой становится полусонная суета. Будет ли что новое под солнцем? И зачем?

Зачем среди стоячих вод благополучного постоянства ты волнуешь меня? Кто ты? Почему мысли мои неизменно летят к твоим неизведанным берегам? Ты: предчувствие чуда, ожидание весны, звезда утренняя, предрассветная. Две тысячи долгих лет образ твой вижу я во снах. В той, которая рядом, ищу твои черты. На городской улице, в людской толчее, в шумном потоке прохожих пытаюсь разглядеть тебя. Ты не то, что не сбылось, но что должно сбыться.

Напрасны, мои осторожные, сострадательные друзья, нашёптываете свои заурядные истины: «Оставь… пустое. Сойди с небес на землю… Опасны мечтания…» – не слышу их.

Нет, никогда я не разлюблю тебя, моя невстреченная женщина!

____________________________________________________________________

Кляня тревожную бессонницу и неблагоприятную розу ветров, окутавшую нашу улицу муторным смогом труб масложиркомбината, я гнал машину за город, к семнадцатому километру. Ржавая полоска рассвета чуть подрагивала, робко и неверно дребезжала новой, ещё не дотянутой рукой гитариста струной и сутулый силуэт знакомца, старика-боярышника уже маячил впереди.

Ой, да не будите тумэ мэн молодого.

Ой, да пока солнышко, ромалэ, не взойдёт.

Я выключил проигрыватель, притормозил у деревца, осторожно съехав на сырую обочину, вышел на дорогу, на местами продавленный, горбатящийся волнами асфальт.

Ай, ромалэ, что случилось со мной, отчего дрогнуло сердце в такт надрывной грусти цыганского романса? От непостоянной ли, ветреной, как стерва зимы, хлюпающей грязью талого снега или подпорченного преждевременным кракелюром постыдных ошибок полотна провинциальной жизни, блиставшего прежде глянцем лака? От убогости стремлений или плесени разочарований? А может от размеренной предопределённости, расписанной аж до горизонта алгоритмами кредитов скуки в паре с рутиной работной кабалы, которую уже не разорвать ни податливым профурсеткам из соседнего отдела продаж, ни смолоду одуревшим, без чести и стыда замужним гулёнам, даже сотоварищам с вереницами шумных попоек, баловством травкой и веселящим послефутбольным мордобоем чужаков.

Семнадцатый километр, здесь моё найденное место силы, здесь незримый мост – окончательно собраться с духом, перейти его, сжечь и без оглядки отринуть эту одолевающую нудь вместе с повязавшими по рукам и ногам путами болезненных сомнений.

К концу дня соберу за столом лучших друзей и скажу такую торжественную речь: «Драгоценные, говорят молитва и пост это не про нас – считаете пока и без них любо-мило, ну, и ладно. Я был с вами, я был верен вам, был как один из вас, но затосковала душа по иной воле, по святой простоте! Не обессудьте, други! Знаю, воля редкий и опасный товар. Пусть! Можно стать невольником у желания воли? Посмотрим… Будь, что будет – вот он первый договор на полевой сезон, подписан. Завтра, набирая высоту, самолёт качнёт белым крылом и окажусь я далеко от Дона, на Екатеринбургской земле. В конторе Уральской геологосъёмки перебуду до тёплых деньков, а потом… по таёжной, суровой стороне, средь звенящих смолой сосен и елей, дурмана цветов багульника, пойду простым рабочим геологической экспедиции увидеть наяву, как струится Вишера, белеют лилии на Шегультане и мгла, сошедшая в тишине прохлады уральского севера, ложится на вершины скалистых отрогов. Пусть будет это первым уроком. Без ропота приму и благословлю его за горький дым костров, тяжёлый труд геологоразведки, за риск не проторённых путей и неустроенный, беспорядочный быт с полчищами комарья и гнуса.

Когда же останутся позади всплески хариуса в маленькой речке и голос вечерней певуньи – жёлтой иволги, куда опять поведёт меня наставница-судьба? Наверное, на золотые прииски Лены, потом ещё дальше на восток в рыбацкие бригады Камчатки или Находки к срокам путины. А сохранят Небеса, тогда и обратно – по землям удэге, тайными охотничьими тропами через хребты Сихотэ-Алиня, вдоль танцующих сопок Маньчжурии к самой кромке Монгольской границы. Оттуда, дорогою Чингизхана в центр Азии – Тыву, в самые глухие места Тувинской котловины, где царствуют безраздельно ковыль с полынью и веками, подобный степным ветрам, бередит душу морин хуур. Там, у кочевников скотоводов, если примут, задержусь подсобником до поры, когда шаман нахмурясь не снимет со стены бубен, обтянутый кожей горного козла, и не ударит для меня: «Перекати-поле, что держит тебя тут? Неужели манкурт ты? Иди и исполни должное в родном краю!»