Юрий Тамистов - Математик и его тень. Избранное

Чем ответят товарищи? Посмеются выслушав, поднимут стаканы: «Последний герой… Болен… Романтический бред… Но если решил твёрдо, то быть добру, брат!»

Так думал я, прошагав по шоссе до места, где оно скрывалось в мокрой серости ветвей дубовой рощи. Здесь я свернул на расхлябанную колею просёлочной, петляющую по над лесом. Хотелось добраться до любимой беседки, посидеть, не торопясь попить горячего чая из термоса, но лужи, наледи, раскисшие снег и земля – иди стало неприятно и я, с раздражением вглядываясь себе под ноги, двинулся назад. Рокот мотора до меня, отрешённого, погружённого в размышления, донёсся внезапно. Я поднял голову и сразу увидел её в правом окне черного «Форда». Глаза девушки широко и изумлённо распахнулись, будто приглашая, и чудный ореол мерцающего электричества на миг ослепляюще вспыхнул серебром вокруг красивого лица. Заворожённый, в смущении сердца я неотрывно смотрел на неё, а она на меня пока машина не скрылась за деревьями. Мне показалось уже и в лесу продолжала она оглядываться и даже послышалось, как грубый мужской голос выговорил ей: «Почто так пялилась на него?» Я запоздало рванулся и выскочил с просёлка на асфальт, чтобы запомнить номера. Зачем? Какие-то пять, семь секунд, не больше, мгновение и кто скажет долго ли будет сниться оно и разве за этим я здесь? Ради чего и некстати волнение в чувствах, ведь обычная же история – время сотрет в памяти детали, тонкие черты неизвестной скроет туманная вуаль и скорее всего я не узнаю её, если обстоятельства сведут нас ещё раз. А может узнаю?..

Целых полтора часа в сладко-хмельной потерянности рассудка отстоял я на обочине в надежде, что они проследуют из посёлка Лесного хозяйства обратно, затем, очнувшись, с налетевшей разом бесшабашной весёлостью, поехал домой завершать приготовления к отъезду. Катил я на удивление медленно и осторожно, потому как перед глазами сменяя друг друга мелькали то дорога, то она… Тем временем утро разметало февральскую хмарь и как-то незаметно небо тоже повеселело обласканное редкой для зимы синевой. Яркий лучик света нашёл меня и добрым предзнаменованием побежал впереди по шоссе.

____________________________________________________________________

«Здравствуй, Meconopsis betonicifolia – голубое тибетское солнце! Что за торжественный день сегодня! Я нашёл тебя, драгоценный цветок! Да цветок ты или знак судьбы? А может не я, а ты нашёл меня? Наверное, ты, поскольку не мог и предположить, что окажусь здесь, в стране летающих фей овеянной дыханием древних легенд, что этот «край чёрных волков, снежных барсов и голубых маков, край ледников и тундры, пронзительных ветров и морозов»* очарует меня, конформиста и фанатика прелестей мегаполисов; что всё скептически изученное мной перед поездкой в позабытое цивилизацией, затерявшееся среди Гималаев «княжество» Занскар, по справочникам, по свидетельствам путешественников и полной восторгов идеалиста книге Мишеля Песселя, окажется правдой, а не романтическим блефом поэтических натур.

Написал эту фразу, посмотрел и удивился – такой длинной не сочинял и не произносил никогда. Что-то невероятное происходит со мной под небом Занскара! Ошеломляющий, ослепительный ультрамарин рвёт вату облаков, череда событий, впечатлений, ставшее ближе и ярче солнце, эхо скалистых ущелий и замедлившее свой бег время – всё звучит новой музыкой в душе, а слова будто и не мои, будто спустились для меня с гор стремительными, золотоносными потоками и сами легли в строчки.

Собирался вести подробный дневник, но недосуг – постоянно в движении, а на привалах усталость валит с ног. Встретимся – узнаешь о парнях из Петербурга, которых я с трудом уговорил взять меня с собой, о местных нравах, людях с такие настоящими, открытыми навстречу всем ветрам характерами. Поражён – тут не принято, как у нас, улыбаться в лицо и плевать в спину, стенать, уклоняясь от сурового жизненного пути…

Возвращаемся! Позади бесчисленные фотосессии, монастыри Карша, Фуктал, Зангла… Чистыми до святости снегами вершин, ледниковой водой, потом тяжёлых дорог смывал с себя въевшуюся в душу биржевую слякоть… Удалось или нет скоро увидишь и верю, милая, – ждёшь!»

Больше записей нет. Александрина по инерции перелистывает пустые страницы. Блокнот в сафьяновом переплёте с ажурными серебряными уголками и застёжкой, который подарила она ему на юбилей. Лучше бы и не открывать, и не читать – ведь и так знает почти наизусть. Тревога, удавкой стягивает сердце и ни рыжий кот, что ласково лежит на коленях, ни волшебница осень, кружащая во дворе листья старого вяза, не излечат её.

Каждый месяц он, полный обаяния и молодой силы, приходил с букетом и, наверное, в десятый раз делал ей предложение.

– Нет, нет и нет! – в смятении твердила она.

– Ты красавица!

– Бывшая… Красавиц не катают в инвалидных колясках.

– У нас будет много детей…

– Прекрати… Я устала… Хватит на сегодня.

Мать корила: «Ну что ты творишь? Такое, настоящее бывает раз в жизни!» Отец раздражался: «Не в твоём положении…» Аля уезжала в свою комнату и плакала.

Она не забудет тот день. Как подобное взбрело ей на ум? В отчаянном запале она сказала:

– Боже, опять розы? Какое банальнейшее однообразие! Тебе ещё не наскучило? Пора бы придумать что-нибудь пооргинальней. Нет, не напрягайся понапрасну, лучше я сама… Помнишь, ты рассказывал мне историю о тайном венчании твоей бабушки и деда и старинной церкви, необыкновенным образом соединившей их?

– О храме Святителя и Чудотворца Николая, архиепископа Мир Ликийских в Решетихе? Конечно, помню.

– Прекрасно, тогда вот моё честное слово: привези, подари мне цветок из далёкой страны и в тот же час, как ты мечтаешь, приму от тебя обручальное кольцо и обвенчаемся в том храме.

– Цветочек? – он улыбнулся. – Что-то мне это напоминает…

Она обиженно отвернулась и стала смотреть в окно.

– Согласен, согласен, – не в шутку забеспокоился он. – Какой и откуда?

– Голубой мак из Занскара.

Он позвонил через две недели и сказал, что уезжает в отпуск.

Сидя на постели она то теребит в руках, то согревает в ладонях серьги и колье из тибетской бирюзы и коралла. Это из подарков купленных им для неё в Падуме. Друзья с которыми он был в гималайской экспедиции привезли их. Он в госпитале Ладакха. Надежда есть… надеждой живёт она. Его портрет стоит на туалетном столике, а у иконы Божией Матери «Избавление от бед страждущих» горит лампадка. Вслед молитвами покаянно твердит она:

– Прости, родимый, разве могла подумать, что примешь этот вздор взбалмошной дуры всерьёз? Ну зачем полетел туда? Зачем? Опять ищу оправданий… Ненавижу себя! Я, только я виновата, не осуди! Пусть будет уделом моим ждать тебя вечно, что бы не случилось! Но ведь ничего и не случится, отче Николае, и по Красной улице подъедем мы с ним с благодарственным словом к храму твоему, а потом на белом теплоходе вниз по Оке домой, в Нижний? Заступник милостивый, скорый в помощи, молю за него – услышь меня недостойную, ответь, успокой: он же скоро придёт, он постучит в дверь?