Тенгиз Maржохов - Каверна

Он молчал, как давно не обращающий внимания на такие мелочи. Мама не знала, что сказать. А сестра-хозяйка пробубнила:

– Что, не нравится? Пойдем, сам выберешь… если найдешь, – и повела меня в подсобное помещение. – Выбирай, – стала она в дверях.

Матрацы, подушки, одеяла представляли собой кучу барахла до потолка, в которую я полез, оптимистично засучив рукава. Первая иллюзия разрушилась об факт. Выбирать в этой куче было нечего, все было еще хуже: проссанные, проблеванные кровью насквозь матрацы и подушки. Я побросал туда же, чем замарал руки и недовольный вернулся в палату.

– Ну что? – спросила мама.

Я безысходно посмотрел на постельные принадлежности.

– В тюремной туббольнице сейчас новое белье выдают, – негодовал я. – А это республиканская больница, для свободных людей, не для зэков.

Но факты, как говорится, вещь упрямая. И такое плачевное состояние было в нальчикской больнице. Я был в шоке. Тут же пришло в голову, что это только первое впечатление. В каждом болоте бывают разные омуты… до которых надо еще добраться. Одного водяного я увидел. Посмотрим, что дальше будет?

– Ладно, прорвемся. Не из таких прожарок выбирались, – подбодрил я себя и маму. – Поехали домой.

А Володе, сопалатнику, сказал:

– Вечером вернусь.

Мы вышли из больничного корпуса. Был пасмурный полдень. Горы скрылись в тумане. Стоял легкий морозец, но снега почти не было, лишь небольшими островками лежал кое-где. Земля была покрыта прошлогодним листопадом. Листья тополя, желтые с чернотой, замерзли, как лодочки прогнулись и каждый сохранял снежинку. Все было серо, но на солнце это покрывало отражало яркую картину, только непостоянную и ветрено-холодную.

По дороге мама приставала с вопросами:

– Почему заведующий не поговорил с тобой? Сразу к Мухадиновне направил. Ты сказал, что Валерий Николаевич тебя послал? Что ты от него?

Я что-то машинально отвечал, а сам ломал голову над этими же вопросами. Заведующий не стал со мной разговаривать, потому что сейчас эти звонки ничего не значат. Все решают деньги. Нет денег – ложись на зассанный матрац. Есть деньги – все будет в лучшем виде. И медицинская страховка, в таких случаях, играет как-то не за тебя. На неё врачи смотрят разочарованно: «Вот еще один нахлебник появился. Надо чтобы наличные фигурировали, не эти полисы. – Вы по страховке, да? – и врач заскучал… – Нет! – оживился и предлагает весь спектр услуг. Любой каприз за ваши деньги. Руки потирает. – Сейчас все в лучшем виде сделаем. – Да у вас еще геморрой, кроме всего прочего, найдут. И за поиск геморроя тоже, извините, копеечку. Ведь специалист трудился, искал. А за лечение, это другой тариф». – Паясничал я перед мамой.

Мама покраснела от смеха.

– А Мухадиновна ко мне подходит и соболезнует. Я не поняла. Только что мы с ней в кабинете разговаривали, а тут соболезнование… ха-ха-ха!

– Кстати, плохой знак, – сказал я, прекращая этим веселье. – С дурного начинается.

2

Вечером того же дня я вернулся с вещами перед закрытием отделения. Старый друг, Русик, вызвался подвезти меня до больницы.

Было уже темно. В наших краях зимой темнеет рано. Нет такого плавного, неторопливого заката, как в России, горы скрадывают пару часов. Солнце прячется за главным хребтом и наступает ночь. И город переходит из яркого и веселого, в мрачный и угрюмый.

Контраст усиливается из-за плохого освещения Нальчика. Несколько главных улиц более-менее освещаются, остальная же часть курортного города погружается в темноту. И только одинокие фонари, как ветераны, оставшиеся из разных эпох, появляются в неожиданных углах. Бывают такие – лампочка под металлической шляпкой на бетонном столбе, какие в детстве (во времена Л.И.Брежнева) мы били из рогаток. Вcтречаются более поздние, времен перестройки, или современные, новой конструкции, освещающие, корпоративно, периметр частной земли. А попадаются старые фонари, каких не помнит глаз, как динозавры, дожившие до демократии двухтысячных со сталинских времен курортной привлекательности. И настолько они одинокие в поле войны, что мало меняют общую картину темного города. Где так много бандитских переулков, что не страшно ходить по ночам, потому как на все переулки бандитов не наберется. Короче говоря, в больших городах, таких как Москва, освещение более насыщенное.

За год, что я прожил в Нальчике, вернувшись после долгой разлуки, город показался спокойным. Тут если что-то и происходит, то так шумно и с резонансом, что хватает на пяти, а то и десятилетку. В остальном же, город монотонен, как ритм маршрутов троллейбуса, которые ходят по нальчикским улицам, как носороги. Раньше, из большого транспорта, были желтые слоны – «Икарусы» с гармошкой, теперь же они вымерли, а на их место пришли маршрутные такси – газели. Еще малогабаритные автобусы японско-украинского производства. Они как тапиры, бегают по городу от остановки к остановке в потоке машин.

Мамина квартира находится в противоположной части города от больницы. И ехать с вещами неудобно. Поэтому Русик пришелся, как нельзя, кстати – подвез меня к входу в больницу, помог выгрузить пакеты с вещами.

Попрощавшись, я поднялся на лифте на четвертый этаж. Неуклюже, перехватывая пакеты, чтоб не резало пальцев, дошел до сестринского поста. Там две медсестры готовились к вечерним процедурам. Проходя мимо, меня окликнула та, что постарше:

– Твоя фамилия Замохов?

– Да, Замохов, – остановился я, поставил пакеты на пол и перевел дыхание.

– Вот, возьми… Утром сдашь анализы, – показала на бутылочку, баночку и листок бумаги.

– Одну минуточку, – ответил я. – Занесу пакеты в палату.

Прошел дальше… Коридор освещался частями, было видно, что лампочки в плафонах перегорают без согласования с электриком и его возможностью быстро их менять. Поэтому, немного напрягая зрение, чтоб не пройти палату, я то прибавлял, то замедлял шаг, пока, наконец-то, нужные цифры 414 не появились. Из дверной щели выбивал свет – «ничего, привыкну» – подумал я и открыл дверь коленом. Занес пакеты, скинул куртку и шапку и вернулся на пост.

– Давайте, что тут у вас?

У стола стояла медсестра в халате без маски, она занималась распределением анализов. Ничего особенного в ней не было, кроме строгости и спокойствия.

– Вот, – показала она на тару. – Сюда соберешь мочу, в баночку мокроту, а это, – показала на бумажку, скрученную в трубочку и торчавшую из бутылки с меркой, – общий анализ крови, пойдешь на второй этаж, там спросишь. Все это надо сделать рано утром, – объясняла она, при этом внимательно рассматривала меня и за серьезным выражением лица проскальзывала улыбка.

Слушая, я поглядывал на вторую медсестру, которая подходила к столу, передавала необходимые предметы и отходила к шкафу с лекарствами. Казалось, она прислушивалась к нашему разговору, только старшая начинала что-то искать, тут же подходила и помогала. Это была молодая девушка невысокого роста, одета в медицинский брючный костюм, маску и чепчик. Когда она отходила, через легкую ткань брюк, просвечивались трусики-слипы в цветочек. Кровь притекла к голове… «А здесь хорошо топят», – подумалось мне. Дальше заглядываться я постеснялся и встретился глазами со старшей, в её взгляде была едва уловимая ухмылка, она смутила меня.