Алиса КЛИО - Немир

Не то чтобы он собирался выпроваживать его…

«Это я здесь гость», – с некоторым усилием напомнил себе Ленни. И вдруг ему на ум пришло такое, отчего его настрой резко переменился.

Теперь он просто жаждал пообщаться с Рамзесом. Но не знал, с какой стороны зайти. Поэтому, помучившись, спросил прямо:

– И много здесь таких, как я?

– Не-а, не очень, – ответил Рамзес. – В последнее время так почти никого. Всех высылают.

Ленни промолчал. Его сердце билось гулко и неритмично. Значит, у него дома целая толпа народу знает про Немир! Впрочем, это ничего не меняло. Настоящий Мир слишком велик, и порядки там таковы, что никто по собственной воле не запишется в соучастники чуда. Скажут, что у тебя было трудное детство, развились комплексы, отсюда и желание привлечь к себе внимание любой ценой…

Детство у Ленни действительно было нелёгкое, и комплексы развились, но всё это никак не объясняло того, что происходило с ним сейчас.

– Я же говорю: ситуация чревата, – повторил Рамзес.

– Чем чревата?

– Последствиями.

– Но послушай, ведь так ты заболеешь! Тебе, небось, и в библиотеке находиться нельзя!

– Ты о чём? – озадаченно спросил Рамзес.

– О твоей аллергии.

– А-а… мудрые люди говорят, что подобное лечат подобным. У меня есть все шансы прийти к гармонии через кризис.

Всё равно Ленни не мог уразуметь, для чего нужны такие жертвы. Однако, он укротил свои чувства, невнятно промямлив: «А, ну раз так…»

– Хотя, – продолжал Рамзес, – аллергия даёт о себе знать, только когда я читаю: у меня начинают слезиться глаза. Так что, если хочешь, я дам тебе нужные книги, ты их прочтёшь, и каждый вечер за ужином будешь рассказывать мне их содержание. Заодно обсудим последние события и новости. Это я называю приятным и познавательным времяпрепровождением.

– Ну, ладно, – сказал Ленни.

Он всегда был рад помочь. А теперь Рамзесу лучше было уйти. Честное слово, лучше.

В размышлениях о проблеме Ленни провёл остаток недели, пока сам Рамзес не предложил решение, простое и гениальное, но абсолютно неприемлемое в здешней культурной среде. Он разумел технический прогресс, однако неотмирки эволюционировали немного не в ту сторону. Они свободно обходились без телевидения и радио, хотя оба изобретения не были здесь новшествами. Продвинутой в этом плане расой считали себя архаики, но их техника не выдерживала никакой критики у остальных жителей, да к тому же и подчинялась только хозяевам. «Лучше уж так», – говорили люди, ссылаясь на опыт поколений. Если же власти считали какое-либо событие достойным внимания народа, они находили способы оповестить о нём в кратчайшие сроки. Это всех устраивало, хотя передовая часть молодёжи была не слишком довольна. К ней относился и Рамзес, и это доставило Ленни существенный дискомфорт. Бывший практикант просто отказывался поверить, что Ленни не привёз оттуда абсолютно ничего, заслуживающего внимания. Под конец отмирок был уже морально готов понять Магистра, удерживающего монополию на передачу информации.

Хранитель грубо вмешался в то, что Рамзес называл «беседой», хотя Ленни больше склонялся к термину «допрос»:

– Рамзес, в стотысячный раз: прекрати! Никаких технических штучек! Это называется «контрабанда»! Кон-тра-бан-да. Запомнил слово? Отстань от него!

Рамзес скривил губы, нахмурил брови и, ухватив Ленни за руку, отправился с ним на частную территорию, где продолжал откровения:

– Ну вот, скажем, диктофон: почему бы нет? Включил на лекции, ночью надел наушники – и слушаешь во сне, наутро – на экзамен! Такая экономия времени!

– А где экономия? – недоумевал Ленни. – Тебе всё равно придется сидеть с ним на лекции!

– Зато слушаешь ночью!

– И ты будешь менять кассету, не просыпаясь? – наивно удивлялся Ленни.

– Ну-у… можно ведь попросить кого-нибудь другого, кто не спит! Тебя, например!

– Извини, – кротко возражал Ленни, – но у тебя вроде бы нет диктофона. Пока что.

Как правило, Рамзеса сильно обескураживали такие повороты на виражах. Паря в поднебесье собственных грёз, он со всего маху сталкивался с неопознанным летающим объектом, приносящим весть о том, что крылья нынче вышли из моды.

– Давай лучше я сам, а? – предлагал Ленни, уже раскаиваясь.

– Но ведь тогда тебе тоже придётся отвлекаться!..

– Нет, – вздохнув, отвечал отмирок. – «Отвлекаться» – это когда с диктофоном!

Идеи таяли, руки опускались, боевой дух слабел. Всё чаще вспоминались слова Магистра, который считал обращение к Творцу наиболее эффективным способом действия. Но Рамзес лишь буркнул:

– Магистр знает, о чём говорит. Но представь, что будет, если дойдёт до моих наставников. Все они люди серьёзные, с диссертациями, и ни один за всю свою жизнь на такое не решился.

Ленни с пониманием вздыхал, видя впереди лишь беспросветность. В университете Рамзес был на хорошем счету. Это в Городе он пользовался репутацией смутьяна и заговорщика. Будь Ленни постарше и поопытнее, он быстро понял бы, что за этим ничего не стоит. Ну, если не брать во внимание его исключительную способность наживать недоброжелателей и влипать в неприятности. Рамзес обладал несомненным умом, но то был ум схоластический (как любил выражаться Амбер), без опоры на реальный опыт, без поддержки здравого смысла. Тем не менее, Ленни слушал разглагольствования Рамзеса с болезненно бьющимся сердцем: кому в двадцать три не хочется верить, что любой мир прекрасен и достаточно делать всё правильно, чтобы долгожданное счастье почтило тебя визитом. Рамзес знал всё о правилах, он рассуждал о морали и нравственности так, словно вырос вместе с ними, пройдя весь путь от колыбели до институтской кафедры.

Рамзес не был единственным посетителем Архива в те дни – период перед экзаменами, когда поток читателей закономерно иссякает. Кое-кто приходил по ночам. Ленни никогда их не видел, но ощущения не могли его обмануть: наутро после таких визитов ему было особенно зябко. Он натыкался в коридорах на отпечатки подошв, обычно едва заметные, словно те, кто их оставил, обладали изящным телосложением и малым весом. А ещё была чёрная пыль, которая находилась в самых неожиданных местах, такой Ленни не видел нигде в Городе. Ночные гости были опаснее, и Ленни жутко хотел познакомиться с ними… в глубине души, конечно.

Иногда, проснувшись среди ночи, он спускался в кухню и заставал Амбера сидящим за столом с неподвижным взглядом, руки подпирают голову. Приступ задумчивости мог длиться до рассвета. А ещё, когда Хранитель Архива бывал особенно рассеян и не успевал замести следы, Ленни обнаруживал на столе и на полу следы желтоватого порошка с приятным, хотя немного терпким запахом. Какое-то время он пребывал в растерянности, но затем нашёл за плитой битую чашку с остатками всё того же порошка, и тайны не стало. Очевидно, чашку использовали как пепельницу. Теперь Ленни знал, что курят неотмирки.