Светлана Викарий - Возвращение черной луны

Золотые купола, расписные маковки за толстостенными каменными заборами святой обители… Колокол слышно далеко… Святые Петр и Павел надежно охраняли город вот уже триста лет. Шквалы жизненных чересполосиц прошли сквозь него, как вода через песок – татаро-монгольские тьмы на низконогих конях и мирные, кочевые кибитки степняков, с идущими следом табунами игреневой да гнедой масти. Память о воинских доблестях сибирских казаков навсегда сберегла эта земля. И над грядой солено – горьких озер этого просторного края пролетели легенды о гордых казахских ханах и о генерале Колчаке. Сюда по легендарному Шелковому пути гнали на ярмарки рыжих верблюдов и белых аруан, груженых дорогими коврами и пряностями, а назад угоняли скот, нагулявший жир на самых сочных и чистых травах, угоняли самых резвых кобылиц, знающих истинную свободу и нежность ветра в серебряной гриве.

Новокаменка, и ста лет не прошло, была перевалочным пунктом, сюда засылались, направленные в глубину степи купеческие татарские тюки, наполненные аршинным товаром – миткалью, бязью, ситцем для казаков и шелком и бархатом для богатых кочевников. А отсюда зимние обозы грузились бочками, наполненными знаменитым сливочным маслом Сибири, топленым салом, кожевенным сырьем, даже замороженными кишкками с боен.

Комковой, головчатый сахар, галантерея и скобяные товары, плиточный чай, стеклярус, чугунные казаны, латунные – с чернью браслеты и дутые серьги под золото для радости девок, падких на блесткое. Все имело здесь спрос: украшенные медным орнаментом сундуки, караванный плиточный чай из Индии, позументы для казаков и десертные красные вина для любителей.

Украшенный медным золотом сундук прадеда Георгиевского кавалера Евсея Семеновича Горчакова, участника знаменитого Брусиловского прорыва германского фронта в Первую мировую войну – был для Кати реликвией. Ольга Петровна – мать, завещала ей свято беречь память о родине, горчаковской отцовой линии.

В сундуке лежал черный парадный мундир с поблекшими на рукавах галунами, широкие шаровары с лампасами из тонкого синего сукна, там же хранились три дедовских Георгиевских креста – один за битву в армейском корпусе сибиряков под Вафангоу, два за лихую рубку в доблестной армии генерала Брусилова.

Ведерный самовар с фамильным тавром тульских заводчиков братьев Баташевых занимал почетное место в горнице, а по праздникам, впрочем, которых становилось на его веку все меньше, он вздувался, шипел, накаляясь солнечным жаром. В нарядную Троицу Катя Горчакова в память о горчаковской линии, всегда разжигала знаменитый самовар во дворе – грех в великий праздник запирать себя в стенах, – выставляла на стол свежеиспеченные обливные шанежки и творожные ватрушки, янтарно-хрупкий свой знаменитый на всю Новокаменку хворост, ставила пару лафитничков, счастливо сохраненных матерью с вишневой и малиновой наливкой собственного изготовления и тонкостенный сервиз, с которого она не спускала глаз во время застолья.

Захмелев, кто-то из седоусых стариков обязательно вспоминал старинную походную песню, с которой уходили прадеды на последнюю Мировую войну.

Это была последняя заветная песня сибирского казачества. Пели ее сердцем, полным неизбывной печали по невозвратному прошлому, по яркой молодости, украшенной любовью и верой в завтра, по неожиданно ушедшей радости, которая наполняла душу трепетом жизни. Молодо, отрадно звучали голоса в потемневшем воздухе, в вышине блистал остророгий месяц. И каждый что-то вспоминал из жизни своих близких, родной Новокаменки.

Катя вспоминала зимы своего детства, белые-белые, искрящиеся до ломоты в глазах снега, если смотреть в окошко долго-предолго, ожидая увидеть игреневой масти лошадь, впряженную в сани, из которых поднимается рослая фигура деда, воротившегося из обоза с гостинцами.

Из Новокаменки зимней дорогой шли обозы с круговыми слитками топленого сала с салотопен на Кокчетав – владения казачества Второго военного отдела Сибирского войска, Курган, Петропавловск, Макушино, Петухово, Атбасар. Извозный зимний промысел был хорошим приработком для семьи Горчаковых, которая особым достатком среди станичников не отличалась. Но и позора не имела – потомки Георгиевского кавалера все были работящие, красивые, смекалистые.

Это и была родина Лоры Горчаковой, здесь судьбе было угодно породить эту дерзкую, бесстрашную девчонку. Дурниной закричала она, придя в мир, когда молодая акушерка и по стечению обстоятельств родная тетка Катя подхватила ее на руки.

– Полинка! Девчонка у нас! – звонко на всю родильную перекричала младенца Катя. – Слышишь, девчонка! Лорка наша! Как и хотели! Именно Кате суждено было принять свою племянницу, дочь старшего любимого брата Бориса. Да только братка в это время отсутствовал, подался на заработки на Жаман-сопку. Как сдурел он! Катя этого понять не могла. Целый год, придя из армии, добивался он Полинку Долину, а едва забрал из родительского дома, бить начал, по бабам побежал, словно кто опоил его приворотным зельем. И бегал бы дальше, если б отец Полины – строгих нравов мужик, не забрал дочь. Полинка, жена не венчанная была не в себе – отец приказал от ребенка отказаться. Мол, не нужен он нам. Раз не нужна ты семье Горчаковых, а Борис обращается с тобой, как с сучкой безродной, то и ребенок их, нам, Долинным, не нужен. Обиделся Матвей Евграфович на Горчаковых, упрек свой сделал, отчеканил каждое слово. А слово его в краю имело вес золота. Запретил жене своей Галине Ивановне ходить в роддом. Галина Ивановна в ногах валялась:

– Дочь-то у нас единственная! Смилуйся! Это ведь грех, Матвеюшка! Что же здесь дурного, грешного, коли придет в нашу старость дитя нам на радость? Внук или внучка – человек! Кровинка наша! Неужто, ты оставишь его? Люди чужих берут, а это родное. Не греши, Матвей Евграфович!

Но Долин неумолим остался. В Бога не верил, какие уж тут бабьи слезы! Школа его жизни началась с сиротства и батрачества на молоканке богатого тестя, откуда он и украл шестнадцатилетнюю Галю свою – богатую невесту. А что толку? Проклятье вслед молодым и отчуждение от дома родительского ожидало пригожую Галю и нелегкая жизнь с суровым и малоразговорчивым Матвеем Долиным. Жизнь он провел в труде и честности, истовой праведности. А потому предельной честности требовал от других. Так что розы-мимозы его не трогали.