Юлия Волкодав - Время Волка

О Катьке я слышал от него чаще, чем хотелось бы. Судя по его рассказам, других детей в музыкальной школе словно не существовало, зато Катька была первой во всём: и в сольфеджио («Бо-оря, у неё идеа-альный слух», как будто у него самого не идеальный, тоже мне, повод для восхищения!), и в хоре она лучше всех пела («Го-олосок сло-овно коло-окольчик», хотя запевалой все равно поставили Лёню, а не «колокольчик»). И даже инструментом неведомая мне Катька владела в совершенстве. К счастью, играла она на скрипке, а то бы мой друг ещё решил, что и пианист он средненький, по сравнению с великой Катериной, светочем сочинской музыкалки.

Через некоторое время мне так надоели его рассказы, что я решил взглянуть на предмет воздыханий Лёни своими глазами. Пришёл во двор музыкальной школы к часу окончания занятий, сел на лавочку, достал перочинный ножик, стругаю палочку, вроде как делом человек занят, а сам жду. От Лёни я уже знал, что он регулярно провожает Катю до дома, таская за неё футляр со скрипкой. И вот они появились, и я чуть ножик не выронил. Светоч, блин! Прекрасная муза моего вдохновлённого пианиста! Она была раза в три шире Лёньки и выше на полголовы. Косая сажень в плечах, из тех самых, которые в горящую избу войдут. Это не Лёнька её скрипку должен был носить, это она могла с лёгкостью допинать Лёнькино пианино до школы и обратно. Но хуже всего было другое: она ни малейшего внимания не обращала на тщедушного кавалера, семенившего за ней по пятам со скрипкой. Не стесняясь его присутствия, она оживлённо болтала с Арменом, парнем из шестнадцатого дома, я его знал, пересекались иногда. И если я хоть что-нибудь понимал в девчонках, интерес к Армену у неё был вполне определённый.

С лавочки я тогда быстренько снялся, пока меня не заметили, и Лёньке ничего говорить не стал. Он снова и снова рассказывал, как Катя гениально сыграла очередной этюд, а я каждый раз мрачнел и старался перевести разговор на другую тему. Например, пытался объяснить, что вокруг полно симпатичных девчонок, вот Маринка недавно на нашу улицу переехала, рыжеволосая красавица. Или Дашка из пятого дома. Да полно же вариантов! А отдыхающих каждое лето сколько приезжает! И к местным парням они более чем лояльны. Но Лёньку не интересовали девчонки «вообще», он их сторонился, как сторонился посторонних людей, не осведомлённых об особенностях его речи. Ему почему-то нужна была эта толстозадая дура.

И когда всё наконец разрешилось, Лёнька пришёл ко мне совершенно убитый – морально, хотя из разбитого носа у него капала кровь, а на руках были сбиты костяшки. Первым делом я поинтересовался, кому идти чистить морду. Драться мой друг умел, а руки пианиста – оружие страшное, скажу я вам. Но его нужно было довести до кондиции, чтобы он начал их распускать, чаще всего Лёня избегал конфликта. Судя же по разбитому носу, в этот раз столкновения избежать не удалось и явно требовался реванш. Но Лёня покачал головой и, гундося, заикаясь на каждом слове, сообщил:

– Она не хо-хохо-очет со мно-ой встре-ечаться.

Я не знал, смеяться мне или плакать. У меня к тому времени уже была девушка, даже не одна, я активно набирался мужского опыта, особенно летом за счёт отдыхающих. Причём, как правило, девушки оказывались старше меня, но никому сей факт не мешал. А Лёнька, стало быть, наконец-то решил перейти от созерцания прекрасной Кэт к конфетно-букетному периоду. И получил от ворот поворот.

Но смеяться мне быстро перехотелось, слишком уж несчастный был вид у моего друга. К тому же он заявил, что бросит музыкалку.

– А смы-ысл, Бо-орь?

Да, действительно, какой уж тут смысл, если учесть, что он заканчивал седьмой, последний, класс музыкальной школы и все преподаватели в один голос твердили, что ему нужно учиться дальше.

– Я-а и-игра-аю лу-учше все-ех, я за-апевала, а ей ну-ужен этот ба-а-арабанщик!

Вот тут я понял, что надо действовать решительно.

– У тебя бабушка сегодня дома?

– На-а де-ежурстве.

– Отлично! Тогда дуй домой за спиртом. Встречаемся на нашем старом месте.

Старым местом называлась бамбуковая роща на холме позади школы. Бамбуковые заросли образовывали нечто вроде укрытия. Случайно обнаружив рощу, в детстве мы часто играли там в войну, а став постарше, использовали для запрещённых удовольствий. В тот день напились мы с горя отменно, причём Лёньку сначала не брало, он снова и снова рассказывал мне о коварстве возлюбленной, а потом разом опьянел, да так, что пришлось волочь его на море, хотя уже был октябрь, и макать в воду, чтобы хоть как-то привести в чувство.

Как порой в жизни всё меняется! Тогда я, «умудрённый опытом», хоть и жалел менее удачливого друга, но чувствовал некоторое превосходство. А потом худощавый и замкнутый Лёнька превратился в красавца Волка и женщины чуть не сами прыгали к нему в койку. А мне, толстяку Карлинскому, вечно доставались… Эх, ладно, не будем о грустном.

Так как в музыкальную школу Лёня попал в середине учебного года, ему пришлось догонять остальных. Со специальностью проблем не возникло, с Ильёй Степановичем они за несколько месяцев освоили программу первого класса и взялись за второй, а вот сольфеджио и музыкальную литературу нужно было как-то подтягивать. Попросить преподавателя, суровую Нину Константиновну, которая вела оба эти предмета, об индивидуальных занятиях стеснительный Лёня даже не догадался. А Нина Константиновна, ещё не подозревавшая, какой талант попал в её распоряжение, педагогической чуткости не проявила. Это потом она чуть не молилась на маленького Волка вслед за Ильей Степановичем, а поначалу Лёне приходилось туго. Одноклассников он сторонился, стараясь лишний раз не открывать рот, чтобы не вызывать насмешки. Приходилось самому разбираться в ладах, четвертях и тактах, потоке новых слов и понятий, причудливых закорючках на нотном стане. И тогда на новенького мальчика обратила внимание Катя.

Словно добрый ангел, она появилась возле его парты, которую он ни с кем не делил. Сначала Лёня увидел кончик толстой косы с белой ленточкой на конце, который упал ему на тетрадку. И только потом, подняв голову, встретился с карими глазами и пухлыми щеками, слегка розоватыми от смелости их обладательницы.

– Тебе помочь? Тебя ведь Лёня зовут, да?

– Да-а.

Он суетливо подвинулся, уронив сразу и тетрадку, и перо, и чуть было не перевернув чернильницу. Для Лёни вообще потрясением был тот факт, что в музыкальной школе девочки учатся вместе с мальчиками в отличие от мужской гимназии, которую он посещал.

Оказалось, что Катя – отличница и всегда берёт шефство над отстающими, она сообщила это Лёне в первую же минуту общения. И рьяно взялась подтягивать новичка. Они занимались на переменах и после уроков, потом Лёня неизменно провожал её до дома, таская заодно футляр со скрипкой. Подтянулся он быстро, если говорить честно, ему хватило двух-трёх занятий. Но очень не хотелось признаваться в этом Кате, и он ещё недели две обращался к ней то с одним, то с другим вопросом. Потом уже стало ясно, что Волк – новый отличник, Нина Константиновна начала его хвалить и ставить в пример. Если класс должен был хором назвать сыгранные преподавателем ноты, один ряд оборачивался на Катю, а второй на Лёню. Музыкальные диктанты списывали у них же. Лёня по-прежнему таскал Катину скрипку и отчаянно ревновал к Армену. Дураку Армену, играющему на дурацких барабанах («Что там игра-ать-то, сту-учи себе и стучи, тоже мне, инстру-умент!»), к тому же плохо играющему. Но Армен сидел с Катей за одной партой, причем задолго до появления в классе Волка. Это, по мнению Лёни, было единственным препятствием их дружбе. Вот если бы не Армен, Лёня бы пересел к Кате. Катя к нему на «камчатку» пересесть не могла, потому что плохо видела и носила очки.