Анатолий Постолов - Год Майских Жуков

Отовариваюсь я разными специями у грузинов на рынке. Они же привозят семена, из которых делаю кориандровую настойку. Там один крестьянин по имени Важа держит специально для меня самые отборные семечки. Именно он посоветовал мне затыкать бутылку газетной пробкой, причём, ни в коем случае не пользовать страницы с официальной пропагандой. Лучше всего, как он считает, оторвать тот кусок газеты, где печатают объявления о похоронах.

– А почему так? – спросил Марик.

Миха взял в руки бутыль, аккуратно нацедил себе ещё полстопки и опрокинул одним махом.

– Объясню вам словами старого грузинского землепашца Важи. Он полагает, что во всей газете только некрологи несут положительную подпитку, поскольку в официозах одно враньё следует за другим, и получается этакий утиный выводок мелкотравчатых врак и сплетен.

Конечно, и некрологи по своей сути лакируют и приукрашают жизнь покойника. Но смерть – такая штука, что даже цензура не может её отменить или подменить. Вы, Марк, ещё молодой человек и о смерти вряд ли думали…

– Я думал. Я часто думаю.

– Часто не надо, но иногда – не вредно. Если вы станете, к примеру, доктором, вам о ней придётся говорить и думать куда чаще…

– Я хочу быть писателем, – выпалил Марик и покраснел.

– Вот откуда Достоевский появился на футбольных воротах! А я вообще-то должен был сразу догадаться. – Миха усмехнулся и посмотрел на Марика с уважением. – Я, если желаете, могу в этом деле вам помочь. Могу стать вашим наставником или, говоря современным языком, вашим личным тренером. Как вы полагаете?

– Да… Было бы з́дорово! – У Марика глаза загорелись.

– Ну, в таком случае, я перестрою свои мысли в согласии с поставленной передо мной задачей. Не спорьте. И я, и вы с этой минуты становимся учениками. Наши учителя невидимы, но они зримо будут присутствовать в наших беседах. Так что забудьте школьную программу обществоведения. Общество не ведает, что творит. Оно хочет всех сделать манекенами, а мы с вами попробуем вдохнуть жизнь в эти куклы; и если у нас хоть что-то получится, то ваши литературные дерзания не пропадут даром. Что вы на это скажете?

– Я бы очень хотел! Миха, если бы записать всё, что вы говорите, можно такой роман сочинить! Вы так интересно всё рассказываете.

– Ну, мы с вами теперь в одной упряжке, так что приключение начинается. За это надо выпить. Хотя внутренний голос мне советует попридержать коней, но сегодня особый случай.

Он налил себе ещё полстопки. И неожиданно задул свечу.

– У меня правило. Пока говорю о человеке, вспоминаю его – свеча горит, его душа как бы бредёт сквозь тьму на этот огонёк, а если я ухожу в сторону, так зачем его душу тревожить. Кстати, я отвлёкся и потерял нить… совершенно вылетело из головы, на чём я остановился?

– Вы говорили, что пробки надо делать из похоронных бюро.

– Разве? Хотя можно и этих пустить на пробочное дело. Но конкретные некрологи – лучше. Вот, слушайте и запоминайте технологию этого дела.

Человек умер, и известие о его смерти с перечислением всех его заслуг мы сворачиваем цилиндриком и затыкаем в горлышко бутылки. Если человек был при жизни паршивцем и творил зло, кориандровка, как и любая другая настойка, пропитывая бумагу, обнажает гнилость души, и тогда любые дифирамбы в его адрес прорастут сорной травой. А если человек жил достойно, не гадил ближнему – ему и после смерти зачтётся. Кориандровка овеет его дух своим пряным крепким присутствием, как ладан овевает покойника в церкви, понимаете? Так мне объяснил химию очистки душ старый грузин. И поэтому я как увижу выброшенную кем-то газету, вырезаю некролог, желательно с фотографией усопшего, сворачиваю в трубочку и кладу на полку. Подходит время, делаю настойку и бутылку закрываю газетной пробкой. Вот, такие дела…

Он опрокинул стопку, аккуратно отрезал ломтик хлеба и начал медленно пережёвывать. Крепкая настойка, видимо, слегка вскружила дворнику голову. Щёки его порозовели, и руками он стал размахивать, как дирижёр при исполнении "Петрушки" Стравинского.

– Что-то опять я мысль потерял… О чём я там говорил до некрологов?

– Вы говорили, что грузины и армяне…

– Нет-нет, до этого я какую-то мысль, какой-то словесный кунштюк пытался разгадать.

– Вы про кинзу говорили.

– Да-да, конечно. Кинза… как много в этом звуке… Он состроил комичную улыбку и сказал: "Это я иронизирую".

– Я догадался, – Марик весело посмотрел на чуть захмелевшего Миху. А тот, подкрутив воображаемые усы, продолжил:

– Вот так, размышляя над происхождением слова кинза, я обнаружил ещё одно его значение, совершенно не растительное.

– Кинза, дорогой мой Марк, – это профессия. Так в прошлые века назывался шпион великого визиря при дворе султана. Но для начала надо представить себе роскошь дворцов и мечетей во времена Османской империи. Представили?

– Что? – растерянно спросил Марик.

– Включите воображение на полную катушку, мой друг, тогда вам легче будет слушать эту историю. Мы начинаем наш писательский коллоквиум. Так что соберитесь с мыслями. А я, пока вы будете думать, схожу в свой личный маленький дворец, где тоже бывает благоухание. Но отлучаюсь я ненадолго…

Он, чуть пошатнувшись, поднялся со стула, несколько секунд постоял, словно примеривался к дистанции, а затем довольно-таки бодрым шагом пошёл к чёрной занавеске, но не отодвинул её, а как-то прошмыгнул боком. Занавеска возмущённо прошелестела что-то своё, полиэтиленовое.

Марик размял затёкшие плечи. "Алехо, – позвал он шёпотом собаку. Но пёс даже не шелохнулся. – Ладно, дрыхни, а я думал тебя взять с собой во дворец турецкого султана".

Марик закрыл глаза и попытался представить залитые лунным светом мечети и украшенные изразцовыми узорами стены дворцов. Потом он увидел крадущуюся фигуру в чёрном. Шпион визиря, догадался Марик.

А может, это даже сам визирь правой руки. А почему его так зовут? А кому подчиняется визирь левой руки? Интересно, он тоже засылает к султану своих шпионов… Шпион при дворе его превосходительства… А вот роскошная зала, где на золотом троне сидит сам султан, а кто тогда великий паша? Интересно, как к ним обращались? Ваше величество или о, несравненный…

– О, несравненный, – неожиданно для самого себя повторил Марик вслух и открыл глаза.

Миха стоял рядом и смотрел на него, чуть приподняв брови.

– Это я представил, как обращались к султану в Османской империи, – сказал Марик, чувствуя себя неловко и не зная, куда спрятать пылающие уши.

– Ах, вы об этом! Не скажу вам наверняка. Мне к султану обращаться не довелось, но судя по наблюдениям путешественников, всё зависело от того, кто обращался. Чем выше по званию был человек, тем обращение было короче. Люди низкого звания, льстецы, придворные поэты могли, обращаясь, перечислить все титулы султана, подбросить полдюжины самых изысканных эпитетов вроде вашего "О, несравненный". Но тут столько вкуснейших предпосылок, столько дворцовых интриг и козней… И всё это в одном коротком слове – Кинза. Но с большой буквы. Это вам не опахало размером с мизинец.