Сергей Коняшин - Рассказы студенческих лет

– Ну вот и взяли мы «языка»! – и, обращаясь ко всем, добавил. – Давайте в обход. Здесь нас скоро выследят и перебьют, как котят.

Группа выползла на передовую к проволочным заграждениям. Пробили проход гранатами. На взрывы сразу же отозвался гулкими раскатами немецкий крупнокалиберный пулемет. Воздух над головами исполосовали трассеры.

– Сними его, – приказал Увайс Михаилу. Корницкий застрелил пулеметчика, выдав огнем положение группы.

Со стороны фашистов раздался громкий ишачий визг – тяжелые шестиствольные минометы с утробным грохотом выкосили и выжгли землю в десяти метрах правее отряда. Едва бойцы переметнулись на развороченное минами место, как новый залп накрыл то, где они только что лежали.

– Точная поправка! – с издевкой похвалил Савичев и тут же уткнулся лицом в землю. Трассер пробил ему голову, выплеснув из виска высокий фонтан крови. Пулемет опять заработал.

– Убрать пулеметчика, занять дот, – заорал Увайс, заряжая сигнальный пистолет красной ракетой, с помощью которой он должен был оповестить штаб о провале операции.

Корницкий дал из ППШ очередь и рванул вперед. Увайс и Захар бросились за ним. Пулемет опять огрызнулся, отплевываясь горячими гильзами. Расстрелянный Корницкий упал. То ли от злости, то ли уже просто ничего не соображая Увайс выстрелил в дот из ракетницы. Огненный снаряд, шипя и разбрызгивая красные искры, влетел прямо в амбразуру. Ополоумевшие немецкие пулеметчики, вообразившие невесть что, побросав оружие, начали выскакивать из дота. Увайс и Захар расстреляли их всех и спрыгнули в траншею, ведущую внутрь.

Увайс пригнулся и вкатился в дот по земле. Захар отпрянул назад. В край траншеи уперлась длинная струя пуль. Он бросился внутрь и начал палить. Расстрелял в упор одного из двух немцев, не выскочивших наружу со всеми, и направил автомат на второго. Фашист приставил блестящий в полумраке люгер к виску Увайса, раненого в ногу. Увайс лежал на полу и обеими руками зажимал рану. Немец что-то потребовал. Увайс сказал Захару:

– Брось в него автоматом. Пусть словит.

Фашист решил, что заложник знает немецкий и переводит. Захар кинул ППШ. Автомат полетел, медленно перекручиваясь в воздухе. Глаза фашиста забегали. Он вытянул вперед обе руки, пытаясь поймать брошенное ему оружие. В ту же секунду Увайс впорол ему в шею финку.

Выскочили наверх. Захар тащил на себе раненного друга. Взрыв мины вырвал жирный шмат земли в десяти метрах позади бегущих и вогнал два горячих осколка в спину Захара. Теперь уже Увайс пытался, как мог, тащить друга. Снаряды рвались вокруг. Из темноты вынырнули три советских солдата и утащили Увайса и Захара к своим.

Друзья лежали в высокой траве и ждали повозку, которая должна была отвезти их в медсанбат. Утреннее небо было чистым и голубым. В нем летали и пели птицы. Ярко светило солнце. Лениво тянул освежающий ветерок. Ничего не напоминало о том, что происходило в мире. Как будто не было войны. Были лишь изумрудный цвет лета и упоительная жажда свободной и мирной жизни.

Подкатывая к раненым, заскрипела дряхлая телега. Возничий несколько раз стегнул старую больную клячу металлической цепью, служившей кнутом. Не доехав сотни метров до привала, кобыла упала и издохла. Раненых пересадили в поцарапанный пулями студебекер, идущий за снарядами.

Медсанбат, больше напоминающий чумной барак, был забит искалеченными людьми. Увайса разместили на полу, сыром и грязном. Захар благодаря своему тяжелому ранению удосужился лучшей доли – его положили на досках, но тоже на пол. Лекарств не было. Лечить не спешили. Только Увайсу вытащили пулю из ноги.

Мимо прошла медсестра. Захар приподнялся на локте, подождал, пока притерпится боль, и крикнул:

– Землячка, постой.

Девушка обернулась, взглянула на бойца и побледнела. Большие голубые глаза яростно сверкнули, губы взволнованно дрогнули:

– Захарка!

– Настюша, – прохрипел Захар и попробовал встать.

Девушка подбежала к солдату.

– Лежи, лежи, ну, куда ты? Я здесь.

Он сгреб ее в охапку и крепко прижал к груди. Она уткнулась в его плечо и громко заплакала. Захар почувствовал, как из его глаз тоже вытекли слезы и упали в пепельные Настины волосы.

– Сильно тебя ранили? – успокаиваясь, спросила она.

– До свадьбы заживет, – стараясь побороть боль и ободрить подругу, ответил Захар.

Настя несмело одернулась и с опустошенной улыбкой посмотрела ему в глаза. Захар подумал: «Ничем не изменилась». Детское Настино лицо осталось таким же открытым и добрым, только немного повзрослело и почернело от горя.

– Как твои родные? – спросил Захар.

Настя уткнулась глазами в пол и ничего не ответила.

– А мои? Почему так давно не пишут?

Настя уперлась лбом в его плечо и сказала:

– Не знаю.

И снова заплакала. Захар обнял ее и прижал к груди, поглаживая загрубевшей ладонью по пепельным волосам.

В следующие дни девушка часто подходила к Захару. Они перебрасывались короткими репликами и только им понятными жестами. Настя по-настоящему расцвела, улыбка не сходила с его красивых губ, а румяные щеки и решительный блеск в глазах предательски выдавали тайну ее недавно обретенной надежды.

– Хорошая девчонка, – любовался Увайс, – если женишься на ней, я десять раз лезгинку станцую.

– Эх, мне бы только на ноги встать, – отвечал Захар.

Через неделю Увайса выписали.

– Куда тебя, не знаешь еще? – спросил Захар, не определившись, радоваться ему выздоровлению и отъезду товарища или наоборот.

– Думаю, к своим же. А куда направят – посмотрим. Сам как?

– Тоже, наверное, поправлюсь, раз до сих пор не помер.

Несколько секунд молча смотрели друг на друга. Сколько им пришлось пройти вместе, таким разным, а теперь и таким одинаковым.

– Не навсегда прощаюсь, братишка. Обязательно увидимся – крепко обняв друга, проговорил Увайс и сунул ему в руку письмо из дома с обратным адресом на тыльной стороне грязного помятого треугольника.

Не вытащенные вовремя осколки так и заросли в спине. Чтобы разработать ноги, Захар вставал и, перебарывая боль, ходил вокруг своих досок. Настя поддерживала его. С ее помощью он хоть и медленно шел на поправку.

На улице стоял теплый душистый вечер. Барак организованно отходил ко сну. Настя подсела к Захару:

– Врач разрешил мне вечером вывести тебя на прогулку. Я сказала, что ты мой земляк, и он разрешил. Выходи, как все улягутся. Очень хочу с тобой поговорить.

Через час Захар встал со своего места и двинулся к выходу.

– Служивый, – окликнули его сбоку, – розклад порушуешь?

Любопытными глазами на него пристально смотрел курносый конопатый малец с забинтованной рукой.

– Тебе-то что? – ответил Захар.