Лада Белановская - Путешествия за грань

В ближайшие дни папа с нянь-Марусей отмыли пса, папа сам его вытирал и расчёсывал. Ему соорудили подстилку из старого одеяла, выводили гулять на берег Канавы и знакомили с новым окружением. Папа сказал, что пса зовут Гарс, он чистокровен и принадлежит к очень ценной охотничьей породе. Порода эта называется английский сеттер-ловерак, вывели её в дворцовых псарнях Англии много веков назад специально для охоты на пернатую дичь.

По какой-то причине в сибирском городе Иркутске, где тогда работал папа, Гарс остался без хозяина, и всё сложилось так, что папа просто не мог его не взять, а взяв, не привезти его в самое надёжное место на земле – наш общий астраханский дом. Трудно было представить, как ему удалось такое предприятие – добираться до нас им пришлось на перекладных долго и трудно, оба: и отец, и пёс – прибыли на пределе сил.

Отмытого и расчёсанного Гарса нельзя было узнать, его шерсть оказалась длинной, струящейся и блестящей, её основной цвет был светлым, как сливочное масло, и словно посыпанным крупой серо-коричневых неярких пятен.

Пёс с первого дня выделил меня из всех обитателей дома. Видимо, человеческий детёныш вызывал у него больше доверия, чем взрослые особи, особенно те чужие и враждебные, оказавшиеся рядом в их долгой дороге.

В доме он всегда находил место возле меня и мотался за мной повсюду. Мои дворовые друзья отнеслись к собаке осторожно и как-то отошли в сторонку, в татарских семьях собак не держали. Теперь нас всегда было трое: нянь-Маруся, Гарс и я. Моя няня полюбила Гарса и приняла на себя все заботы о нём, проявляя свойственную ей ответственность.

– А где Гарс жил раньше, до того как приехал к нам? – однажды спросила я папу.

– Это собака моего друга, жившего в Иркутске, – ответил он рассеянно.

Его взгляд говорил о том, что папины мысли заняты не нашим разговором, а чем-то совсем другим.

Я давно привыкла к этой папиной особенности и, совсем не обижаясь, продолжала спрашивать:

– А почему Гарс приехал с тобой? Твой друг его подарил тебе?

– Нет, детка, его хозяин уехал, и Гарс остался один, – папа взглянул внимательнее, теперь он, наконец, воспринял меня как собеседника.

– А когда вернётся твой друг, он заберёт у нас Гарса? – всё не унималась я.

Теперь мне невозможно было представить нашу жизнь без него. Папа встал с кресла и прошёл к окну.

– Он не вернётся, – немного помолчав, сказал папа, и я почему-то не ощутила радости. Хоть и получила уверенность в том, что Гарс теперь наш «насовсем».

Через несколько дней папе нужно было уезжать, и в этот раз очень надолго, его торопили телеграммы из Москвы. В доме царил обычный в случае отъезда тарарам, хотя собирать, по сути дела, было почти нечего. Система сборов и переездов давно стала привычной частью нашей жизни.

Папа, не доверяя этот процесс никому, сам чистил, доводя до блеска, свою любимую неподвластную времени английскую армейскую кожанку. Сколько я себя помню, эта «вечная» кожанка всегда была предметом его особых забот, с ней он почти никогда не расставался. Резкий запах состава, которым обновлялась кожанка, смешивался с неизменным запахом воблы. Этот чисто астраханский продукт длительного срока хранения был, как всегда, приторочен к папиным чемоданам.

К зиме Гарс похорошел ещё больше, он привык ко всем, пропала его настороженность, он оказался очень ласковым, но при этом далеко не со всеми. В своём отношении к окружающему он проявлял редкое достоинство. Он отворачивался и старался не замечать кошек, которые заметно присмирели с его появлением, и старался уйти в дальний угол, когда на террасу вваливалась играть стайка дворовых ребят.

Куда бы я ни пошла в доме, я всегда слышала за спиной цоканье когтей по крашеному полу. Очень скоро я привыкла, что он всегда рядом, и стала придумывать разные озорные штучки, вроде заплетания косичек из шерсти на хвосте и разных подобных глупостей, за которые мне попадало от няни. Гарс безропотно и, как мне казалось, с удовольствием сносил все эти вольности, разлёгшись на полу и подставляя свой лохматый живот.

Зима в тот год выдалась совсем не астраханская, а скорее московская – шли снега, долго держалась ровная морозная погода, реки стали, и снег не таял, а лежал ровным покровом.

Мы теперь ходили гулять дольше и дальше, чем обычно. Выходили на прочный лёд на Кутуме или на Стрелке, и с нами всегда был засидевшийся дома Гарс.

Кто-то вспомнил, что в сарае за дровяными поленницами должны висеть сохранившиеся с былых времён старые санки. Изрядно потрудившись, дедушка с помощью Грани разобрал поленья и достал с крюка это запылённое чудо, которое по возрасту было ровесником знаменитого бабушкиного сундука. Сани эти были совсем не похожи на те, что мне раньше приходилось видеть. У них были красивые, как-то не «по-теперешнему» лихо закрученные железные полозья, высокое ковровое сиденье и чёрная узорная спинка.

Тут же родилась идея привести сани в порядок и попробовать запрягать в них Гарса – очень уж здорово смотрелись они рядом: наш красавец-пёс и старинные сани! Сам Гарс принял новшество без возражений и даже с интересом, он уже давно набрался сил и тосковал по бегу и вольным просторам.

В один из ярких зимних дней наш отряд, состоявший из мамы, тёти Нины, меня, Гарса и санок, отправился в свой первый ледовый поход. К ошейнику Гарса привязали длинные ремни от саней, я прочно расположилась на сидении, и мой «конёк» легко покатил меня по утоптанному снегу. Мы добрались до Стрелки и вышли на волжский лёд, покрытый снежным покровом, на котором темнели раскатанные гуляющими ледяные дорожки.

Гарс поскакал по этой слепящей белизне, а я сидела в санях, вцепившись в поручни и замирая от ощущения полёта. Мне хотелось, чтобы полёт этот не кончался никогда, но всё же было немного страшно. На всякий случай я решила оглянуться назад, чтобы увидеть, как далеко мы укатили от мамы.

Мне пришлось для этого привстать и повернуться, держась за высокую спинку саней. Я успела увидеть, что мы уже довольно далеко от мамы и тёти, и тут же почувствовала, как под моей рукой заваливается на бок спинка саней. В следующий момент я кувырком вывалилась в колючий снег. Отряхнувшись от снега, залепившего лицо, я не могла сообразить, кого мне нужно звать – маму или ускакавшего с санями Гарса, и решила, как всякий ребёнок на моём месте, прыгать и кричать: «Мамочка-а-а!»

Было обидно видеть, как Гарс, забыв про меня и почуяв неожиданную лёгкость, летел вперёд, почти не касаясь земли. Его шерсть струилась по воздуху, он бежал крупными упругими скачками, словно хотел оторваться от саней, которые кувыркались сзади, оставляя рваные борозды в снегу.

Мама и тётя были достаточно далеко и меня не слышали. Было похоже на то, что они, отправив нашу упряжку, со спокойным сердцем забыли про нас и тоже радовались наступившей свободе. Они затеяли беготню и толкали друг друга в снег и барахтались в нём. Я видела, как с разбегу они скользили по накатанному льду, налетали друг на друга, падали и в воздухе мелькали их ноги в светлых фетровых ботиках.