Кира Соболева - Жизнь в деталях

Мне становится страшно за свою Родину, когда я, садясь по утрам в вагон метро, вижу женщин, которые рвут друг на друге волосы, потому что им досталось одно место на двоих. Мне страшно, когда я вижу подростков, которые равнодушно проходят мимо стоящего на переходе слепого. А еще страшнее, когда никто из них не может сразу ответить на вопрос «В чем суть „Собачьего сердца?“».

И снова вы недоуменно выгибаете бровь и думаете: «Но при чем тут литература и театры, черт возьми?». Как бы вам объяснить? Когда я была маленькой, я читала такой журнал «Юность». Я вот все говорю «была маленькой», но это ведь так и есть: между мной – девчонкой с огромными бантами и мной сегодняшней, выкрашенной в черный цвет и хмурящей брови женщиной, лежит эпоха. Хотя скорее разлом. Два века, две разные судьбы, два мира, которые невероятно далеки друг от друга. И не только из-за рвущегося вперед технического прогресса. Кто-то постарше может сказать: «Да что ты помнишь, девочка?». А знаете, многое. Я помню невероятные статьи Пескова, я зачитывалась ими. Помню, как бабушка мне давала почитать сохраненные вырезки из военных хроник сороковых годов. И каждый раз это было огромное путешествие… Невероятное, захватывающее, как написанная книга. И этот детский восторг предопределил мое отношение к литературе и тем более к журналистике.

Сама я «выходец» из офицерской семьи с непростой историей. Хотя много у нас их в стране, простых? Нет, почти у каждого есть своя и заковыристая. Жил бы «Шекспир» в России, он бы понимал, что его Монтекки и Капулетти – просто ничто. И их страсти немного мелковаты на фоне той фантасмагории, которая творилась частенько на кухнях в коммунальных квартирах. Хотя зачем сравнивать? Есть же великолепный «Бердичев» Горенштейна, написанный еще в 75-м году прошлого тысячелетия, а есть Поляков с его «злобой» дня сегодняшнего. Вот мы и перебрались от литературы к театру. От нашей литературы к нашему театру. А еще есть «Кеды», рассказ о потерявшем себя поколении. А есть еще «Женитьба» – вроде и Гоголь, но такой китч, что смотреть глаза не открываются. Даже виевское «поднимите мне веки» не поможет. Но когда-то давно это все еще либо не было поставлено, либо я о нем знала и догадывалась смутно. Но упрямо верила, что Штраус, Рахманинов, Горький и Чапек – это хорошо, это то, на что стоит равняться.

И вот я студентка, в моем сердце бьется горячая уверенность в том, что я знаю, как надо. Знаю, как правильно. Я ведь столько читала, столько слышала! А за свои походы по музеям, театрам я уже сносила не одну пару туфелек. Я «бывалый» человек. И вдруг откровение нового века – эпоха вседозволенности. Не знаю, может, с моей головой что-то не так от рождения. Но меня почему-то сразу почти испугала фраза: «Мы четвертая власть. У нас на дворе эпоха гласности». Не претендую на достоверность цитаты, время стерло ее истинное звучание, оставив лишь этот выкидыш памяти. Но к сути. Хотя, для того чтобы до нее добраться, придется снова немного оглянуться в мое прошлое. Или, лучше, поговорить о Борисе Годунове – это, правда, не только мое прошлое, но и мое настоящее. Так вот, Царь. Президент. Да хоть… как ни назови, суть не изменится. Руководитель. Особа, облеченная властью. Ей дарован особый талант – видеть, кто прав, кто виноват, вершить не просто судьбы людей, а судьбу огромной страны. Хотя размер совершенно не имеет никакого значения, ни в одной области человеческой жизни. И это факт. Так вот. Можно ли считать подобный титул и статус привилегией? Вряд ли. В моем идеальном мире тот, кто стоит у руля, в первую очередь гнется под весом невероятной ответственности. Любой, кто имеет власть, должен ощущать этот груз, неподъемный, тянущий вниз, словно камень на шее, чувствовать ответственность за кровь, что приходится проливать чужими руками, ответственность за спокойный сон своих сограждан. И тут вдруг журналист и власть! Страшное сочетание. Нет, если власть попадает в руки малообразованного человека, это всегда страшно. А если человек образован?

Вот я помню из рассказов прадедушек, да и бабушек с дедушками, была у нас такая уголовная статья раньше – «вредительство». А еще был Бехтерев с его невероятно интересной теорией работы головного мозга, а еще у нас есть Черниговская, которую можно слушать и читать вечно, а еще… а еще у нас есть врачи и их клятва Гиппократа. И вроде бы и у нас, власти четвертой, тоже есть и кодекс, и честь… Да вот только когда я открываю газеты, интернет-издания, включаю телевизор, я понимаю, что это есть красиво написанное на бумаге. Нет, я вовсе не говорю о том, что надо быть прогосударственным. Я, честно признаться, вообще придерживаюсь монархических взглядов. Я говорю о стиле, о жанре, о публицистике, которой в наше время не существует. И о журналистской ответственности, которая утонула на дне стакана в 90-х, истекла кровью на тротуаре неподалеку от шумного Арбата. О чувстве вкуса, который нынче не в моде и не в тренде.

Нет, конечно, легко мне говорить, поняв, что моя правда, мой мир и мои взгляды не модны, не котируются издателями и редакциями, я просто свернула с выбранного в молодости пути. Это был осознанный выбор. Можно говорить, историю делают герои. Нет, историю делают люди, которые, вызвав лавину, бегут от нее со всех ног и, если выживают, становятся героями, тут же переписывая свое прошлое. Цинично? Да. Но кто может объективно возразить, что я неправа? У любого человека, который мало-мальски дает себе труд анализировать события мира за окном, сопоставлять записи из дневников писателей и художников со своими наблюдениями, рыться в хрониках старых газет, внутри все равно родится согласие со мной. Историю делают те, кто выживает. Точнее, пишут, и не всегда талантливо и правдоподобно. Зато под себя. Сейчас я тоже, наверное, выгляжу этаким, даже не знаю, Базаровым, что ли, а может, Онегиным. Да, я не рыцарь светлого образа. Я цинична и расчетлива. Я не захотела продаваться за деньги и писать в угоду, я не захотела плевать в лицо власти, в то время как за спиной у себя протягивала бы руку для того, чтобы взять денежку на развитие своего… Ну, допустим, театра. Во сколько мне это обошлось? Аж в 53 тысячи честного оклада, а до того – в несколько лет, проведенных в отделах художественного оформления маститых московских газет. И не надо плеваться, возмущаться. Порой надо быть честным хотя бы с собой. Моя честность, совесть, моя журналистская гордость ушли спать, так же как и политическая сознательность. На долгие десять лет.

И все эти десять лет я отстраненно, со стороны наблюдала за тем, как падает жизнь, как падают ценности, как падают понимание и взаимопонимание. Они растворяются в воздухе, уходят в небытие, так же как ушли хорошая литература и публицистика. Нет, я не говорю, что они исчезли совсем. Но даже та литература и та публицистика, что есть, – это робкие попытки удержать призрак прошлого величия. Робкие, потому что даже в газете, претендующей на уровень газеты для интеллигенции, пишутся заказные рецензионные материалы. Как бы хорошо они ни были написаны, они остаются заказными. И не надо просить меня приводить примеры, достаточно того, что был в моей жизни период работы в театре, и я знаю, как это делается. Как обзванивают по спискам и приглашают. Это на западе один голос рецензента может лишить актрису будущего звания «ведущая», а режиссера – шансов на востребованность. Но не у нас. У нас же сегодня куда ни плюнь – шедевр на шедевре. Смешно и грустно. Конечно, утверждение считается голословным, если оно не подкреплено фактами, но сейчас мы не в суде, и я уж точно не собираюсь устраивать судилище. Я лишь пытаюсь объяснить, откуда родилась идея того, что будет дальше.