Катя Саргаева - Боги умирают в полночь

В магистратуру Боря не пошел, так как не было денег. Он и так поступил на бюджетное по какому-то счастливому стечению обстоятельств, так как в наш институт никто просто так не попадал. Потом Дядя Олежа по моей просьбе устроил его на хорошую работу.

Так получилось, что мы с Борей уже соревновались в этом, и три года назад пытались получить доступ к ядерному оружию Индии. У меня получилось, у Бори нет. Я лишь получила доступ и тут же вышла из системы и удалила все данные об этой операции. Борька боялся, что теперь Индийские спецслужбы найдут и убьют меня, но ничего подобного не произошло, и я была уверена, что они даже не поняли что их кто-то взломал.

Сейчас я даже не стала браться за задания Дениса, мое было первоочередной задачей.

Я безвылазно сидела за компьютером, даже Олегу сказала, чтобы он мене не звонил некоторое время, потому что у меня сейчас очень важное дело. Наши системы защиты от кибератак были в разы сложнее, чем индийские и имели куда меньше лазеек.

Вообще, когда эта идея только пришла мне в голову я изучала информацию по данному вопросу, все источники писали что сделать это невозможно, и я уже почти отказалась от этой идеи, как нарвалась на одну статью. В прошлом году проводили проверку систем, и в отчетах говорилось, что взломать их практически невозможно.

Просидев две недели за компом, я внутренне восхитилась тем, как же все-таки хороша и грамотно продумана наша защита, и улыбнулась за Россию. Третья неделя была на исходе, Денис уже дважды приходил ко мне со своим ноутбуком и показывал результаты выполненных двух заданий.

За мое же задание он даже не брался, он был уверен, что это нереально и даже не пытался попробовать. Он говорил, что я просто трачу его время, и я каждый день получала от него сообщение «ну чё, сдаешься?», и я каждый день отвечала «хрен тебе!» и добавляла смайлик с поднятым вверх средним пальцем.

И вот настал тот день, когда на мониторе своего компьютера я увидела два заветных слова «доступ разрешен». Я тут же вышла из системы и позвонила Денису.

– Чем бы ты ни был занят, бросай все и дуй ко мне в комнату! – почти крикнула я в трубку.

Через две минуты нарисовался взлохмаченный и розовощекий Денис, одетый в голубой женский халат и в тапках с заячьими ушами.

– Еще три минуты назад мой член был в шикарной блондинке, и есть лишь одна причина по которой я должен был бросить все и бежать сюда, – сказал Денис, и залпом выпил мой чай, который я только что налила себе и еще не успела даже отхлебнуть.

Я провела некие манипуляции с компьютером, и на мониторе снова появилась заветная фраза. Денис молча стоял с открытым ртом.

– Это не фейк? – сказал он, придя в себя, – давай какую-нибудь ракету запустим.

– Ты что вообще больной?! Какую ракету? Думай что говоришь.

– Какую-какую, ядерную!

– Ты реально больной… иди отсюда к своей блондинке, а то тебе видно сперма в мозг бьет и ты вообще ничего не соображаешь. У меня четыре дня осталось, так что твои задания я выполнить успею. Можешь сворачивать свою деятельность! – с издевкой добавила я, но Денис этого уже не услышал, выходя он со всей дури хлопнул дверью. – Истеричка! – крикнула я в воздух.

Я удалила с компьютера всю информацию о проведенной операции и позвонила Гоге. Я давно его не видела и очень соскучилась по нему. Несмотря на то, что я переехала жить к Дяде Олеже с Гогой мы хотя бы раз в месяц, но виделись. Он постоянно говорил о том как я выросла, но так как рядом не было мамы он продолжал называть меня дэдико.

Наши с ним отношения изменились, но только в лучшую сторону. Раньше Гога с мамой часто ссорились из-за меня, потому что Гога меня постоянно защищал, и я боялась проявлять к нему чувства при маме. Теперь я могла зацеловывать его в щеки, и висеть у него на шее, обхватив ногами за талию, и просто залезать к нему на колени, и сидеть как много лет назад. Мы, как и прежде разговаривали с ним обо всем на свете, я даже знакомила его с Егором. А после его смерти Гога приезжал ко мне в институт каждый божий день в течение семи месяцев, хотя я говорила ему, что это лишнее.

Однажды он не приехал, и на следующий день тоже, и я пошла к Никифору, он был контактным лицом и мамы и Гоги, и даже меня, и всегда имел информацию о местонахождении и здоровье любого из нас. Иногда бывали моменты, когда нужно было основательно залечь на дно, и тогда даже он не знал что с ними и как они, но даже тогда в случае их смерти узнал бы об этом и сообщил бы мне сразу же.

Я понимала, что раз Никифор не стоит на моем пороге значит с ними все хорошо, но я привыкла к тому, что видела Гогу каждый день. Никифор сказал мне, что они попали в облаву, но все хорошо, удалось уйти, и они залегли где-то на Онеге. Единственное Гогу ранили в ногу, рана не серьезная, но заживать будет долго. Поэтому когда они вернулись Гога почти все время сидел дома, и соответственно перестал ко мне ездить.

Иногда приезжала я к нему, когда не было мамы, и готовила что-нибудь из грузинской кухни, мы распивали с ним бутылку Мукузани и долго разговаривали обо всем. Гога был единственным с кем я говорила о Егоре после его смерти. Он был единственным в мире человеком, который всегда знал о том, что происходит у меня внутри.

– Дэ, тебе надо начать общаться по душам еще с кем-то кроме меня. Я ведь не вечный, умру рано или поздно, как жить тогда будешь?

– Не знаю. Никак я без тебя не буду жить, а умру вместе с тобой. И вообще прекрати говорить такие вещи, ты будешь жить вечно, потому что я без тебя не смогу.

– Все друг без друга могут Рита, и ты без меня сможешь. Все проходит и переживается. И никто не живет вечно, уж тебе ли не знать после стольких лет работы в гараже у Олежи.

– Нет, ты будешь жить вечно, это точно, – говорила я, целуя Гогу в гладковыбритую щеку, а он улыбался.

Я сидела у него на коленях подогнув под себя ноги и плечом упиралась ему в грудь. Я сидела так на нем когда была маленькая, сейчас я уже не умещалась на его костлявых ногах, но все равно мостилась на них как кошка на батарее, на которой лежать неудобно и все время сваливаешься, но все равно лежишь, потому что здесь тепло и очень комфортно.

Только с Гогой я могла позволить себе говорить как маленькая, и действительно верить в то что говорю, как тогда, о том, что он будет жить вечно. Он никогда не говорил мне, что я уже большая для того чтобы в сказки верить, и просто позволял мне верить в них.

Только ему я могла сказать, что я очень устала и больше не могу, что хочу просто лечь и заснуть недели на три. Что больше не могу смотреть на трупы и на хитрых уродов, которые привозят их, использовав как пушечное мясо. Что хочу, чтобы он обнял меня и сказал, что все за меня сделает. И он обнимал, и говорил, и даже делал. Он был для меня не просто отцом, лучшим другом и опорой во всем, он был моим миром, в который я могла окунуться с головой и не утонуть, потому что он всегда меня спасет.