Татьяна Герингас - Свет в окне

…Маша не помнит, как долго она пребывала в истерике, за которой последовали апатия и отчуждение: отчуждение от всех, от всего и от самоё себя. Маша стояла посреди комнаты, шмыгая носом, глядя в никуда, как, вдруг тёплая, любимая рука, коснулась её руки и потянула к двери: «Пойдём, – индифферентно произнёс любимый голос. – Пойдём в психушку»…

…Маша прислушалась к тишине: отчётливый звук часовой стрелки отбивает секунды. Она машинально пытается подставить подходящую мелодию под стрелочный ритм. Вспоминает, что люди иногда оказываются в курьёзных ситуациях, связанных, например, с похоронами.

Как-то один приятель рассказал ей, что во время похорон его отца, он – сын, и трое его друзей – несли гроб. Вдруг кто-то зашептал в ритме вальса: «раз, два, три; раз, два, три». Все они тихо прыснули от смеха, и гроб чуть не выпал у них из рук.

…Нет, Маше не до смеха. Маша стоит, погружённая в раздумья; вопросы, вопросы, а ответов нет… Обиды, несправедливости, чувство мести, неудовлетворённость – где всё это? Нет ничего; одна жизнь окончилась, другая, хоть и продолжается, идёт своим путём в том же направлении. И не состоялся разговор, и больше нет никаких вопросов и никаких ответов.

А нужны ли они – вопросы? Ответы? А что если нет? А что же тогда осталось?

Любовь? Да, одна любовь! И смерть. Смерть примиряет, шепчет: «Всё хорошо, всё спокойно. Всё пройдёт и никогда не вернётся. Это закон бытия и не надо нарушать его… Тишина… Отдайтесь этой тишине…»

…Маша взглянула на дерево перед окном – оно старое и мудрое. «Сколько ему лет? 100? 200? 300? Было ли оно счастливо когда-нибудь? Счастливо ли сейчас? Пойду спрошу. Ответа нет. Ну и не надо! Меня это уж и не очень-то интересует».

…А где оно, счастье? Ждёт нас за углом? Бежит нам навстречу? Можно ли его увидеть или потрогать руками? Ощутить на цвет и запах?

Маша задумалась; «Не знаю, как вы, мои дорогие, а я – счастлива! Счастлива каждому приходящему дню. Счастлива встречам и столкновениям, разочарованиям и восторгам, падениям и исцелениям. А это и есть – жизнь. А жизнь – это и есть счастье».

Ионас сидел на высокой кровати, свесив ноги, едва достающие до пола; руки его лежали на коленках, он поднимал их поочерёдно к голове, чтобы подправить, падающие на нос, жидкие волосы. На нём была надета простая ситцевая рубаха; она напоминала одежду сумасшедшего дома. «Но нет, не может быть! Не сошёл же я с ума! У меня что-то с памятью, а так я ведь в порядке». Он поднял глаза наверх и тяжёлым взглядом оглядел потолок, по которому двигались тени, проезжающих по улице, машин. «Где я? Что я здесь делаю? И как давно я здесь?» Он медленно повернул голову назад и увидел ещё одну кровать в этой маленькой душной комнате, на которой лежал мужчина, приблизительно того же возраста, что и Ионас; он лежал на спине и неспокойно и прерывисто дышал. «Кто это? Почему он тоже здесь?»

В комнату почти беззвучно вошла медсестра, поправила одеяло на кровати соседа, и подошла к Ионасу: «Ну как? Всё хорошо? Скоро принесут обед. Пора будить его», – произнесла она, показывая на соседа, который лежал с остановившимся на потолке взглядом.

Медсестра произнесла: «Он спит с открытыми глазами».

Ионасу стало не по себе. «Где я? Что я здесь делаю?», – снова и снова мелькало у него в голове.

Дверь отворилась, и вошла ещё одна медсестра с подносом в руках, поставила его на ночной столик, тихонько пожелала приятного аппетита и бесшумно удалилась. Ионас посидел минуту в оцепенении и поморщившись взглянул на содержимое в миске и на тарелке. Голод? Аппетит? Нет, эти чувства не посещали его уже давно. Но он знал, что есть надо – это единственное, что может поддержать его уходящие силы.

Ионас поковырял ложкой нечто жёлтое, лежащее на тарелке, попробовал, поморщился и с трудом стал запихивать в себя содержимое, запивая жидким супом.

Ионас посидел ещё недолго, лёг на подушку, закинув руки за голову. Как и вчера и позавчера он пытался вызвать воспоминания, хотя бы о том, что произошло в последнее время. Что заставило его очутиться «здесь»? И что это, и где это – «здесь»? Он закрыл глаза в уверенности, что приходящий сон опять отведёт его от безответных вопросов. Но, вдруг Ионас открыл глаза: он увидел белую стену, на которой не было ни одной картинки или фотографии. И ему показалось, что стена является огромным экраном (Ионас по профессии режиссёр), и сейчас появятся персонажи и события, которые, наконец, заставят его вспомнить обо всём.

Он прищурился, наклонил голову, пристально вглядываясь в белую пустоту; в пустоту ли? Произнёс, «Ну, что ж? Начнём пожалуй…»

Что же привело его сюда, в больницу, куда, по всей вероятности, не попадают без причины? Ионас пошарил под подушкой, ища носовой платок; он взял его в руку и смял в комочек. Что-то заставило его призадуматься и слегка заволноваться; платок! Ионас провёл платком по лицу и по лбу; он повторил эти движения несколько раз и увидел, да да увидел, склонившуюся над ним, дочь, его любимую Тамару, вытирающую холодный пот с его лба! Он вспомнил, что дочь уже давно не живёт с ними. Она переехала в другую страну, но почему же она оказалась рядом с ним? Значит, произошло нечто, что заставило её оказаться здесь, чтобы помочь и спасти его. От чего? Ионас, то закрывал, то открывал глаза, мучительно перебирая отрывки и обрезки мелькающих снов. «А где Майя? Она всегда была со мной, особенно тогда, когда мне было плохо». Да нет, не в болезнях дело; а гораздо хуже: в моменты его неуспеха, а подчас и полного фиаско его сценических работ. Но сейчас она нужна ему здесь! Где она? И где Тамара? Вдруг, щемящая боль пронизала всё его существо: нет, этого не может быть! Это наваждение, страшный сон!

Ионас схватился за голову, соскочил с кровати, подбежал к окну, размахивая руками, потом к двери, бормоча вслух: «Где она? Где Майя? Я потерял её! Где? Где я её оставил? Бедная девочка! Где ты? Ведь ты всегда была со мной! Почему я здесь? Что я делаю в этой каморке? И без тебя?» Ионас долго не мог угомониться, пока, в изнеможении не повалился на кровать, спрятав голову под подушкой. Неизвестно, сколько времени прошло, как, вдруг страшная реальность резанула его: он вспомнил! Он вспомнил всё! Абсолютно всё – до мельчайших подробностей! Он хочет кричать, бежать, скрыться, исчезнуть, раствориться, только подальше от кошмара, ставшего такой явной действительностью. Майя умерла! Её больше нет на свете! Её больше нет! Дочь приезжала из-за границы, поэтому он, Ионас, лежит «здесь», не зная толком, «где». Майя! Что произошло? Почему её не стало?

…Дверь отворилась, и вошёл доктор (судя по всему); на нём не было белого халата (психологический манёвр – пронеслось у Ионаса в голове). Он подошёл к кровати и с дружелюбной улыбкой протянул Ионасу руку. «Что он хочет от меня? Ответов на вопросы? На интересующие ЕГО вопросы? Да мне совсем не до этого и не до него. Не готов я…» Доктор, как бы не замечая, или не желая замечать раздражительного смятения пациента, медленно, размеренным тоном (интонация остаётся на одной ноте), начинает: «Ммм… добрый день, рано или поздно нам придётся поговорить (вам, а не нам – мелькает в голове у Ионаса). Прошу прощения, что нарушаю Ваш план, прерываю ход Ваших мыслей, короче, мешаю. Я пользуюсь случаем Вашего «пробуждения» и буду рад поставить Вас в известность о последующих действиях, которые будем мы – Вы и я – совместно предпринимать. Вы, наверное, догадались, где Вы? Ровно три недели назад Вас привезли сюда с обширным инфарктом, в беспамятном состоянии. Вы не приходили в себя, находясь в реабилитации. Мы наблюдали за Вами и выжидали момента начать с Вами разговор. Этот момент настал, и вот мы с Вами говорим (пока что говоришь только ты!) Мы назначили Вам программу физической, а так же психической стабилизации; к Вам будет приходить психиатр и помогать Вам распутывать ситуации прошедших дней, целенаправленно устанавливая прежнюю психологическую устойчивость».