Дмитрий Ардшин - Слепая зона

Но сможет ли он все сделать идеально? Хрулев неуверенно погладил Марину взглядом. А вдруг опять – осечка? Нет. Он этого не переживет. Надо быть предельно осторожным. Как сапер. Еще не время. Он еще не готов. А потому остается только говорить и любоваться Мариной как пейзажем, что на глянцевой странице путеводителя. Ах, если бы он только мог добраться до Испании! Если бы он только мог… Да и поймет ли его Марина, если он с бухты-барахты пойдет на приступ? Хрулев поежился от холодка пробежавшего по спине. Пусть все идет, как идет.

Марина, сжав коленки и кусая губы, слушала Хрулева и гадала, чем закончится сегодня вечер. Хрулев рассказывал о Страстной неделе в Саморе, о шестнадцати романских церквях в старой части города… Поцелует он ее сегодня? – спрашивала себя Марина. Или, как всегда, виновато улыбнувшись, пропадет на неделю? Они так долго встречаются, а он даже ни разу не попытался… Только смотрит на нее и говорит об Испании. Чего он добивается? Но может быть, сегодня он осмелится? Да. Сегодня все будет иначе. Она почти уверена в этом. В противном случае она… пошлет его куда подальше.

Она расслабилась – все стало предельно ясно: или – или. Хотя она будет скучать по этому голосу. Она закрыла глаза и, положив ладони на бедра, прислушалась. Голос мягко окутывал и волновал ее. Вот, что значит любить ушами – подумала Марина и улыбнулась. Странно, что этот страстный голос принадлежал именно Хрулеву, который напоминал Марине неуклюжего пингвина.

Старая баржа, тихо поскрипывая, подплыла к подъезду. Свет фар выхватил из темноты земляной холм, опоясанный веревкой, на которой трепетала красная тряпочка – ремонтные работы. Хрулев приглушил фары, – и темень подкралась ближе, а тревога сильнее царапнула сердце. Хрулев замолчал и, растерянно улыбнувшись, посмотрел на Марину. Вот сейчас она скажет: «Пока», – выпорхнет из машины и исчезнет в подъезде. Но в этот раз все было не так. Марина была другой – медлила. Она глядела в притаившийся за стеклом сумрак, ее рука скользила по дверной обшивке, тонкие бледные пальцы нерешительно поглаживали ручку на двери.

Неужели сегодня? – подумал Хрулев и сжался в кресле, замерев. В груди заныло, заполыхало, ртутной пустотой отозвалось, заколыхалось, завозилось в животе. Ну, вот и приехали! Стало душно и страшно. Скорей приоткрыть стекло, – но руки стали чужими. Чья-то ватная рука машинально повернула ключ в замке зажигания, глуша двигатель. Осмелев, темнота прянула и затопила салон машины. Сумрак размыл лицо Марины до зыбкого профиля, до беглого наброска. Призрак с прозрачными чертами – теперь это мог быть кто угодно. Хрулев вдруг понял, что это и есть ее истинный облик. Для него она всегда была миражом, видением. А по-другому и быть не могло. Он старый, нищий, с пыльным ворохом проблем, с капризной потенцией, а эта девушка… она из другого измерения, там красота, молодость, успех. Вспомни цвет и разрез ее глаз, форму носа, губы, волосы, прочерк скул, дорисуй то, что стерла темень! Но в памяти – лишь гул и дрожь, словно он заглядывал в пропасть. Да что там лицо. Имя ее и то позабыл. Может быть, ее зовут Испанией? Остался только горький запах и страх. «Только не сегодня! Не сегодня!» – сжавшись в кресле, отчаянно повторял про себя Хрулев. Рука дернулась к панели за светом, чтобы увидеть, вспомнить, вернуть… Но вместо света в салоне шансонисто заголосили скрипки, замяукала гитара, разметав удушливую пелену молчания.

– Не надо… Только не сейчас, – с досадой отозвался призрак.

Хрулев мертвеющей рукой выключил приемник. Ну, вот и все. Значит – сейчас. Она скажет. И ничего не изменишь. Приговор окончательный, обжалованию не… Наверное, ее убил полоний. На кой ляд я поцапался с официантишкой? Не сдержался. Вот теперь расхлебывай. Накатило сожаление, сдавило горло, в глазах защипало. Обида жгла, высекая слезы, – еще чуть-чуть и поплывешь. Если уже не поплыл. Крепись. Рано или поздно это должно было… И вот случилось. Перед смертью не…

Да, нет. Просто-напросто ей наскучили бредни об Испании. Она раскусила Хрулева. Поняла, что почем. Иногда она так смотрела, словно стыдилась его… Все из-за проклятых денег. Были бы они у него, – швырнул ей в лицо. На, подавись! Хрулев вздохнул… Это она сейчас скажет: «Да, пошел ты!», – и уйдет. А он… слишком глубоко увяз в ней, чтобы швыряться. Он возненавидел Марину ненавистью наркомана, который вдруг понял, что медленно убивает себя, но уже не в силах остановиться. В итоге: гремучая смесь из отчаянья и отвращения к себе.

Она все молчит… Только сам он не подставится под удар. Не дождется она этого. Пусть она первой бросит камень – сама заговорит. Неужели все-таки бросит?

Бросит, бросит – и не сомневайся. Иначе бы так не пытала молчанием. А когда ей надоест. Тогда и…

Она молчит… Пусть она про себя смеется над ним, наслаждается могуществом. Пусть молчание продлится вечно. Тогда она не оставит его никогда. Хрулев ждал, замерев и прислушиваясь. Грохотало в ушах, груди. Нервы со звоном рвались, как перетянутые струны на гитаре. Хрулев крепился, сжав зубы.

– Что-то не так? – не выдержав, выдохнул он, растерянно глядя на девушку. – Что-то не так… Ведь так?

Она пожала плечами, вздохнула.

– Ты красиво говоришь, заслушаешься… – вдруг порывисто обернулась к нему. – Ты ничего не хочешь мне больше сказать? – она смотрела на него из темноты, выжидая.

Хрулев сжался, замер.

– Что, что сказать? – задыхаясь, пробормотал Хрулев, пытаясь разглядеть ее в темноте, но все плыло и прыгало перед глазами.

– Хм, тебе виднее, – с обидой отозвалась темнота и нетерпеливо взмахнула рукой.

Он должен ей что-то сказать. Должен, должен, – звучал набат в голове. Но мысли разбежались испуганными тараканами. Чего она ждет от меня? – сверлило трухлявый мозг.

Вдруг в дымящейся голове Летучим Голландцем мелькнул внедорожник.

– Негодяи, – пробормотал Хрулев, потирая ладонью раскаленный лоб.

– Ты это о ком? – недоуменно отозвалась темнота.

– О ремонтниках. Загнал к ним машину и с концами. Только завтраками кормят. Объелся уже, – Хрулев сглотнул сухую, вязкую слюну. Опять этот внедорожник! Неужели ничего лучшего не мог придумать?

– Я тоже ненавижу, когда тормозят, – она вздохнула, коснулась дверной ручки и, щурясь в темень, что разлеглась черным зверем между подъездом и машиной, сказала, словно спрашивая разрешения у темноты, и заранее зная ответ, – так я пойду?

– Когда я тебя увижу? – он с мольбою заглянул в ее лицо, пытаясь прочитать свое будущее.

Она, вздохнув, покачала головой.

– Не знаю, – и медленно, взвешивая каждое слово, но решительно, – значит, я пошла…

И это все?! Хрулев замер, сжался, похолодел. Да пропади она пропадом! Он устал отвоевывать ее у темноты, задыхаться от запаха полыни. Устал бояться ее потерять. Даже лучше, что все закончится, так и не начавшись. Он останется наедине с глупыми, инфантильными мечтами, не нужный даже самому себе. Хватит позориться. Ведь все равно, как не старайся, ничего не вышло бы, – она слишком хороша для него. Слишком. Пусть она уйдет, и сразу станет легче. Пусть уйдет.