Антон Кучевский - Доктрина спасения

Тьма подавленной воли уступила место ледяному озеру, в которое я нырнула с головой. Придя в себя, я поняла, что меня просто окатили из ведра, хотя звук журчащей воды продолжал тревожить слух. Торопливо слизывая оставшиеся капли, собрала ладонями все, что могла и несколькими жадными глотками выпила. Одноглазый страж, стоящий рядом, с осуждением покачал головой:

– Там еще на дне осталось, – и с глухим стуком опустил ведро.

Увы, я не смогла даже поднять чертово ведро. Пришлось опрокинуть его и залезть головой туда, больно прижав ухо ради получения пары глотков живительной влаги. Откинувшись на спину, я измученно посмотрела на сарруса.

Он не слишком высок только для представителя своей расы – ниже меня на вершок-два, с туловищем, похожим на бочку и сильными руками. Тоже одет в плащевидную броню, с подбоем малинового цвета, высокие сапоги с металлическими накладками, на голове шлем с защитной дугой сверху и пластинами на скулах.

Зрение немного прояснилось, возле себя я обнаружила миску с едой. Вернее, с остатками еды – кто-то из сокамерников не погнушался погрызть зеленые стебли какого-то неизвестного мне растения и даже зачерпнуть пальцами кусок вязкой субстанции. Вероятно, она претендовала на звание каши. А след пальцев до сих пор заметен.

– Штольц сказал, что, если не придешь в себя до завтра, тебя вывесят над городскими воротами. За шею, – уточнил саррус.

– Как мило с их стороны, – прошептала я, затем закашлялась и начала жадно есть. Спустя секунд десять с набитым ртом добавила:

– Хорошо хоть не за ногу.

– Это еще почему? – нахмурил толстую бровь он.

– Не люблю вверх ногами висеть.

Стражник хмыкнул в ответ на вымученную шутку и поднял ведро, вышел из камеры. Стальная решетка с лязгом захлопнулась. Ее недавно меняли – даже металл не успел потускнеть.

Буквально наслаждаясь едой, я внимательно изучила бедную обстановку нового жилища. Помещение с довольно высоким потолком для тюремной камеры – если встану, даже пригибаться не придется. Четыре однообразных соломенных подстилки, у одной лежит какой-то бурый бесформенный предмет. Еще три миски или плошки разных размеров, все пустые.

Журчащий звук, который странным образом не соотносился с тюрьмой, оказался чем-то вроде ручья под стеной, перекрытого с обеих сторон толстыми решетками. Изрядно смердящего ручья – кажется, таким образом здесь обустроили сортир. И одним богам известно, через сколько камер он еще проходит.

Легла на спину, сложил руки на животе и уставилась в потолок.

Надо что-то делать.

Как бывает – говоришь себе фразу «надо что-то делать», и все мысли отбивает напрочь. Скорее, с такой постановкой задачи начинаешь думать – а зачем? Дергаться, срывать в кровь пальцы, карабкаться куда-то… невольно вспоминаются рассказы отца про личную башню. Ну, ту самую, которая вся из достижений да подвигов. Не далее как декаду назад я с этой башни хорошенько грянулась оземь.

И назревает главный вопрос. Куда ползти, чтоб не придавило гремящей тележкой рока? Что это за странная тюрьма, где заключенных вдруг куда-то забирают посреди бела дня, да еще и целой пачкой? Какие-то каторжные работы? Слабые лучики света, пробивающиеся из крохотного оконца в коридоре, красноречиво твердили, что сейчас именно день.

Я, конечно, никогда не питала иллюзий насчет собственного места в таком чудесном мире, как Кихча, однако вонючая соломенная подстилка выходила за рамки. Такие специальные условные рамки, за которые сознание любого разумного существа само себя никогда не поместит. И к любому предназначению, пророчеству, которое утверждает, что в это «сейчас» я должна находиться именно «здесь», заранее отношусь крайне недоброжелательно.

Беда в том, что силы одной недоброжелательности не хватит для чудесного побега. А больше их, сил, в смысле, и не осталось. Магия тщательно скована руническими браслетами и ошейником, похитители не удосужились обзавестись замками или чем-то достаточно сложным, а просто склепали железяки вместе. Жаль. Сейтарр научил меня вскрывать почти любые замки, на случай если придется еще раз попасться.

Снаружи послышался шум. Когда источник многочисленных звуков приблизился, я сумела разобрать в ленивой ругани сразу нескольких человек тот самый пронзительный и неустойчивый голос:

– Если хочешь еще что-то сказать, дерьмоглот, советую подумать! Иначе огребешь так, что забудешь, как мать родную зовут. Хотя ты и так не знаешь, на морде написано!

Каким бы безразличным не казалось мое настроение (ввиду не лучшего состояния здоровья, смею заметить), я с интересом прислушалась.

– Да я тебя… – проревел чей-то бас. Видимо, оскорбление памяти родителей здесь, как и везде, считается достаточно серьезным проступком.

– Что ты меня, баклан? Если еще не отрезали яйца, как вашему дружку Ркиису, можешь встретиться со мной в кругу!

– Меня зовут Бакаан, ты, сука дрянная! – злобно, под смешки окружающих, рявкнул охранник и сильно пнул зубоскалящую пленницу в камеру. Его товарищи покрепче перехватили оружие, на случай возможной драки или хотя бы бунта.

Пока они шли, я тем глазом, что не утратил способности открываться, в подробностях рассмотрела всю тесную компанию. Стражи обычные, в тех же форменных бронированных плащах и шлемах. Правда, вместо традиционных пик или алебард каждый вооружен изогнутым мечом средней длины. А вот мои, вероятно, сокамерницы подобным единообразием не отличались.

В тесную клеть забросили высокую девушку с шикарной рыжей гривой, стянутой на затылке невзрачной веревочкой. Темные глаза непонятного при таком скудном освещении цвета, одна рука отсутствует – отсечена или оторвана почти у локтя, закрыта кожаным стаканом с отверстием в центре. Несмотря на визгливый голос и травму, выглядела она довольно симпатичной. Пара шрамов, на плече и боку, явно полученных от меча или другого режущего оружия, но ничуть не укротивших буйный нрав, не портили внешность.

Следом втолкнули узколицую женщину средних лет с темными короткими волосами и пронзительно-фиолетового цвета глазами. Мазнув по мне безразличным взглядом, не выражающим и доли интереса, она направилась в свой угол, не произнеся ни единого слова. Больше всего меня в ее лице привлек ужасно заостренный подбородок – таким, чего доброго, и заколоть можно – и выступающие скулы.

Последнюю обитательницу камеры не толкали, она сама зашла – неспешно, как голодный хищник заходит в вольер с суетящимися жирными гусями. Во всяком случае, под взглядом ее единственного глаза я сразу почувствовала себя неуютно. Было б куда неуютнее, после пережитого.

Саррус. Вернее, сарра. Огромная, два метра и солидная пригоршня вершков, почти лысая – только потом я заметила, что сверху темно-красные волосы заплетены в несколько тугих и тонких кос, уложенных вдоль головы и спускающихся сзади. Остальное выбрито наголо. Единственный глаз бледно голубого цвета с живым, деятельным интересом осмотрел меня.