Игорь Михайлов - Вторник. №26, июнь 2021

* * *

Прохладные утончённые пальцы покорно лежали в крепкой ладони… Коротковатые рукава дурно сидящего на нём костюма… Мрачное лицо немолодого, усталого человека иногда подёргивалось мускулами в углах тонких губ и впалых щёк. Только глаза, небольшие, пронзительные, разного цвета, жили как бы отдельно от измученного лица. Они горели… Не отрывались от бело-розовой живописно изогнутой шеи с еле заметно пульсирующей голубоватой жилкой; ноздри дрожали, вдыхая запах шелковистых белокурых волос.

Он говорил живо, покусывая усы и пощипывая жидкую русую бородку… Слова заполняли комнату, где они сидели рядом на диване… И вот уже распахнутые зелёные глаза видят плац и солнце, бросившее лучи из-под зимних зловещих туч на золочёный купол церкви, и искры, летящие в разные стороны, радостные и жизнетворящие. Он говорил о болезни своей, которая началась в Пасхальную ночь, когда он спорил с приятелем о религии. И под утро закричал неистово: «Есть Б-г! Есть!» И как ударили колокола к Светлой Христовой Заутрени. И грохот-гром поглотили его, и забился он в припадке, забыв себя… Падучая…

Тут вскрикнула черноволосая девочка-подросток, родная сестра белокурой красавицы, сидящая в стороне от дивана. Тёмные глаза на мгновение прикрылись веками, погасившими пристальный влюблённый взгляд. Но пара на диване не услышала вскрик и пропустила взгляд…

Он говорил… говорил… что пленён, что она – избранница его сердца, что без неё нет для него счастья, что мечтает… если бы она могла стать… Слеза блеснула, и склонился к её кисти, она положила руку на его затылок, а когда он поднял голову, отвела взгляд, едва заметно кивнув.

Он вскочил и выбежал, кажется, не услышав брошенного вслед: «Я ведь ничего не сказала, Фёдор Михайлович…»

…Торопливый шорох крови в моих сосудах превратился в тревожный шум. Я стоял между диваном и дверью, почти касаясь её спиной. Он не мог броситься к выходу ни мимо меня, ни надо мной… И всё же оказался у двери, открыл и исчез в полутьме соседней комнаты…

Я машинально потёр грудь…

…Зазвучали знакомые звуки фортепьяно, не очень уверенно, старательно извлекаемые… La Sonate Pathetique… Диван, комната, само пространство стали непроглядны, я оборотился: гостиная, где он только что исчез в полутьме, вдруг осветилась ярко.

Черноволосая хорошенькая девочка-подросток с очаровательной ямочкой на подбородке – за фортепьяно… Он – изящно одетый в крахмальную сорочку, серые брюки и синий свободный пиджак – стоит чуть поодаль инструмента, держит за локоть белокурую красавицу и, наклонясь к самому её уху, что-то говорит… Ох, как это неприлично!.. Не по-светски…

Потом, не дожидаясь code, увёл свою даму из гостиной.

Вот исполнительница сняла руки, замерла в ожидании одобрения, потому что сыграно было знатно: весьма недурной сюрприз для того, кто говорил, что единственно Бетховен, и именно эта соната, всегда погружает его в мир забытых ощущений. Но… тишина…

…Я не в счёт, она не видит меня и тихих моих хлопков не слышит… Она бежит в угол гостиной, приподымает портьеру, которая завешивает вход в маленькую угловую комнатку…

А там… Они сидят на маленьком диване близко-близко, он за руку её держит и, освещённый лампой с большим абажуром, бледный, взволнованно что-то говорит быстро, порывчато… О любви своей, о страсти своей… выпал край предательской портьеры из девичьей руки, короткий возглас, и мимо меня вон из гостиной пронеслась тонкая фигурка с лицом, покрытым красными пятнами, и безумными цыганскими блестящими влажными глазами.

Вдогонку – встревоженный голос возникшей перед портьерой сестры: «Соня! Соня! Ему нужна совсем не такая жена, как я!..»

…Кричу изо всех сил: «Я! Я знаю, какая ему нужна! Он женится через полгода на ней! Я знаю! Я!..»

Мне захотелось броситься в комнатку за портьерой, схватить его за плечи, встряхнуть, закричать в лицо: «Сейчас, в этот момент, возможно, теряется истинное, единственное счастье, уходит душа, которая благоговеет перед вами, перед страданиями вашими… Как можно отталкивать ту, которая мечтает восторженно подчиниться и постоянно быть рядом?!.»