Владимир Горбунов - Перекрестка поворот

За волнорезом, отделявшим порт от остальной бухты, ветер стал свежее, а волна чуть круче. Впереди, ближе к подветренному берегу, Жека заметил флотилию рыбацких лодок.

– Вон они! – крикнул отцу, стараясь перекричать ветер и тарахтящий дизель.

Отец жестом показал, что все в порядке, и он тоже заметил рыбаков. Жека радостно потер руки, вскочил, широко расставив ноги, чтобы сохранить равновесие, и принялся распутывать леску на удочке. Еще минут двадцать, думал он, и они присоединятся к остальным. Он, Жека, везунчик, рыба сама идет ему на крючок. И примитивные бычки, и плоские камбалки, и вкусная барабулька. Так что он быстро наверстает. Он никогда не приходит с рыбалки пустым.

Неожиданно отец повернул румпель вправо и стал забирать в сторону от банки, на которой раскачивалась рыбачья эскадра. Жека удивленно поднял глаза: и так потеряли кучу времени, им скорее надо туда, они…

Когда рыбачьи лодки превратились в поблескивающие на солнце белые точки, отец заглушил двигатель, и сразу стало тихо, как бывает, наверное, только в море. Ветер, обдувавший их на ходу, мгновенно убился, распластанные чайки парили высоко в небе, ленивые волны шлепали в борт баркаса, точно баюкали его.

Перебравшись на бак, отец с размаху бросил за борт трехлапую «кошку», и привязанный к ней капроновый фал заструился следом. «Кошка» достала дно, утянув за собой метров двадцать троса. Отец подергал за него, проверяя, крепко ли схватился якорь. Потом привязал свободный конец к стальному кольцу на обратной стороне форштевня. Он двигался неторопливо и уверенно.

– А как же рыбалка? – спросил Жека.

– Успеется, – ответил отец. – Всю рыбу не переловят.

Жека вопросительно взглянул на него.

– Искупаемся, – сказал отец. – Жарко.

– Я не умею плавать.

– Приспичит – научишься.

Жека посмотрел на размытый в дымке берег, пушистые, похожие на снег облака, пронзительно голубое небо между ними и живое иссиня-зеленое море. Он перевел взгляд на заметно уменьшившуюся бухту троса и лежавшую рядом с ней удочку из нелепо узловатого бамбука. Он заметил крапинки ржавчины на катушке спиннинга и подумал, что если вернется домой живым, то обязательно зачистит ржавчину до металлического основания. Потом опустил глаза на свои сандалии и впервые обратил внимание на то, как его большой палец по-сиротски держится в стороне от остальных, тесно прижавшихся друг к дружке.

– Раздевайся, – сказал отец.

– Я утону.

Отец спрыгнул с бака и достал из-под носового настила лохматую пеньковую веревку.

– Не утонешь, – сказал он, обмотал один конец веревки вокруг банки и закрепил его шкотовым узлом.

– Скорее.

Жека стянул шорты и как никогда аккуратно, складочка к складочке, сложил их на носу баркаса.

– Может, не надо? – жалобно спросил он.

– Надо, – ответил отец строго. – Если не научился сам, значит, я тебя научу.

Жека втянул тонкую шею в костлявые плечи, его руки покрылись гусиной кожей, а губы задрожали.

– Ногу, – скомандовал отец, и Жека послушно поставил на банку правую ногу. Отец два раза туго обмотал веревку вокруг Жекиной лодыжки и закрепил ее узлом.

– Не ссы, – сказал он. – Будешь тонуть – вытащу.

– Нет! – завопил Жека и упал на банку, обхватив ее обеими руками. – Нет! Нет! Нет!

Он впился в гладкую скамейку, точно хотел пробить ее тонкими пальцами. Он изо всех сил напрягал тощие руки, пластырем прилипая к горячим от солнца доскам. Но куда там! Отец легко отодрал его от банки и, приподняв, швырнул за борт.

Обжигающая вода, ужасная темнота внизу и зеленая, подсвеченная солнцем полянка наверху. Тоненькая цепочка струящихся вверх пузырьков. Отчаянные, птичьи взмахи руками. Воздух! Сладкий, чистый, живой! Солнце, лодка, борт.

Отец, перегнувшись, разжимал его пальцы, судорожно впивавшиеся в молдинг, подхватывал Жеку под мышки, приподнимал и снова с плеском швырял в воду.

Когда обессилевший Жека закрыл глаза и пошел ко дну, отец подтянул его за веревку к борту и заволок внутрь баркаса.

Жека лежал на деревянных пайолах, под которыми плескалась лужица воняющей мазутом воды. Из носа, глаз и ушей текло, в голове цокали звонкие молоточки, руки и ноги казались ватными, неживыми, но решетчатые, выгоревшие на солнце и затертые ногами пайолы представлялись спасительным укрытием, они баюкали его в такт волнам, успокаивали, берегли.

Отец завел двигатель, баркас вздрогнул и затрясся мелкой дрожью. Жека закрыл глаза, прижался сильней к деревянному настилу и забылся.

Плавать тем летом Жека так и не научился. Даже на пляже побаивался зайти в море. Сидел на берегу и смотрел, как другие брызгались, ныряли, плавали наперегонки. Его дразнили, но ему было нечего ответить. Однажды Герка подкрался сзади и шутки ради схватил его за руки. Другие мальчишки подхватили за ноги и потащили к концу пирса. Жека так отчаянно брыкался, что одного паренька столкнул ногой в воду, а Герке прокусил до крови руку.

– Псих-одиночка! – завопил тот. – Ну тебя на хрен!

Мальчишки, увидев боязливо заходивших в воду девчонок, пингвинами попрыгали с пирса и размашисто поплыли к ним. Жека смотрел на Герку, легко обогнавшего всех: он единственный ходил в бассейн, и о нем говорили, что он перспективный. По крайней мере, на пляже Герка плавал лучше всех, никому было не угнаться за ним. Голова под водой, тело стремительно вытянуто, руки загребают, словно весла: раз, два, три – и он далеко впереди всех. Девчонки с визгом выскакивали на берег, а подоспевшие пацаны окатывали их водопадом брызг.

Марина делала круглые глаза, вертела у виска пальцем, потом хватала песок и бросала в мальчишек. Остальные девчонки тоже начинали бросаться песком. Мальчишки хохотали, вслед за Геркой снова сигали в воду и уплывали. Жека утыкался лицом в мокрый камень пирса и ему хотелось грызть его от того, что он не мог быть вместе со всеми.

С отцом на рыбалку Жека в то лето больше не выходил. Да и отец его не звал. А зимой отец погиб. Угорел в колхозном гараже. Его нашли утром в работающем на холостых «Москвиче». С ним была молодая бабенка-сетепосадчица. Не найдя ничего более укромного, они решили провести ночь в гараже. Выпили, а двигатель, чтобы не было холодно, оставили на холостых, потом уснули и угорели.

Мама не плакала, не кричала, не выла. Она стояла и смотрела на отца, уткнувшегося лицом в грудь своей мертвой подруги, на нечистую бретельку ее лифчика, сползшую с круглого белого плеча. Рука женщины свисала, и под ногтями, короткими, с облупившимся розовым лаком, были видны черные полоски.

Словно сквозь запотевшее стекло Жека видел похороны отца, хлюпающую земляную жижу на кладбище, затуманенные табачным дымом поминки, каких-то людей, пьяно пускавших слезу. И только Марину в коричневом платье и толстых чулках в резинку он помнил хорошо. Она, сидевшая рядом с ним на заваленной куртками и пальто кровати, гладила его по волосам теплой мягкой рукой и ничего не говорила. И Жеке было хорошо, хотя он знал, что так не должно быть, что это неправильно, но ему было хорошо, и он засыпал, чувствуя мягкую, теплую руку, гладящую его по волосам.