Мария Свешникова - Артефакты

К тому моменту уже были достаточно распространены социальные сети: из телефонных книг наши контакты стали просачиваться в открытый доступ. Мы транслировали свою жизнь в рупор, тестируя связи на прочность. Из любопытства и от скуки мы все скитались пилигримами по страницам бывших наших нынешних и нынешних наших бывших, втихаря подглядывали за коллегами, детскими врагами и соседями-баламутами. Безудержный кашель, сковавший меня в постельный режим, заставил от нечего делать мониторить ленту на предмет социальных поглаживаний. Какая-то незнакомая мне девица пару раз нажала «нравится» под моими фотографиями, и я зашла на ее страницу. И тут, не успев от удивления даже раскашляться, я увидела Романовича. И эту девицу увидела – у него дома. Они горделиво восседали на протертом от бесконечного куролеса диване и распивали вино шумной ватагой, а после тем же составом встречали рассвет на крыше с видом на разрозовевшийся от рассвета Сити. Я надела маску от ингалятора и лежала, уговаривая себя, что накручиваю попусту. Ну зашли коллеги после съемок. Но не обязан же он меня везде с собой, как ридикюль, таскать? Я мотала фотографии по кругу, а потом присмотрелась к дате и времени. Ровно в тот момент, когда он сообщал мне, что грядет ночная смена, она делала селфи у него в лифте, игриво задирая платье, из-под которого кокетливо виднелась кружевная кайма чулок. И подпись «Пятница-развратница».

Герои фильма «Сердца четырех» радостно махали шляпками, прощаясь со зрителями.

Наверное, именно тогда я совершила роковую ошибку: решила просто вычеркнуть тот факт, что все это видела. Успокоить себя было нетрудно: прямых доказательств измены у меня на руках не имелось. Какая-то Наташа из маркетингового отдела Сельхозбанка. Отставной козы барабанщик. С невзрачной внешностью, хищной улыбкой и топорщащимися кучерявыми волосами. Судя по постам, ее кругозор ограничивался трендами, брендами и цитатами из книг Садхгуру и Ошо. Нет, это, конечно же, не история Романовича.

А может, я просто не была готова к правде?

Как бы я отчаянно ни пыталась отвлекаться, внутри свербило и клокотало. Где-то месяц я прожила в ненависти. Я ненавидела их всех – женщин. В каждой прохожей видела потенциальную пассию Романовича. Стоило мне выцепить щекотливым и чуть нервозным взглядом лучезарную девицу с точеными чертами лица, как я сразу представляла, что она или уже совершила паломничество в покои Романовича, или намеревается это сделать. Я не могла спокойно дышать, хотя отчаянно пыталась. Воздух застревал сначала в горловой чакре от невысказанных обид, потом – в сердечной: от колющей неизвестности, а до живота, как и пища, так и не доходил.

Эта Наташа молниеносно стала стартовой страницей моего браузера, опередив разом и «Гугл», и «Яндекс», и даже сайт информагентства, в котором я работала.

Когда-то я была на месте той Наташи из отдела маркетинга. Нет, я никогда не работала в банке, но была сменщицей – той, с кем изменяют. И до этого момента я никогда не задумывалась о том, сколько боли я причинила Жанне, бывшей девушке Романовича.

Умные женщины говорят, что узнать об измене – это не проблема. Проблема – не когда ты знаешь, что он тебе изменяет, а когда он знает, что ты знаешь, что он тебе изменяет. А до этого момента со всем можно разобраться. Так даже лучше: козыри у тебя в рукаве, реноме не подорвано, и если сумеешь обуздать эмоции, то это тебя даже взбодрит и заставит подсобраться, на случай если ты себя распустила.

Я молчала.

Мы ссорились.

Я продолжала молчать.

Мы ссорились еще искрометнее под аккомпанемент битой посуды.

Любая мелочь выводила меня из состояния равновесия, и спустя несколько недель молчания я подсознательно пыталась спровоцировать ссору, чтобы уйти первой – чтобы уйти, не зная об измене, чтобы уйти, когда можно еще вернуться, повесив отношения на «холд».

Я начала курить дома, чего раньше при Романовиче себе не позволяла. Стоило мне только на него посмотреть – рука сама хватала сигарету. Он вырывал их из моих пальцев и с остервенением тушил.

– Сколько лет я прошу тебя бросить курить? – сокрушался Романович.

– А если я никогда не брошу, ты со мной расстанешься?

– Нет, наверное. Но я просто не понимаю, почему так сложно пожертвовать привычкой ради того, кого любишь…

А он пожертвовал ради меня привычкой водить домой всякую шалупонь? Не брать трубки, когда ему звонят, и перезванивать, лишь когда захочется левой пятке? Не предупреждать, что задерживается, и заставлять не спать до утра наедине с валокордином? Или привычкой изменять?

– Знаешь, если бы сейчас ты спросил меня, что я выбираю, тебя или сигареты, я бы выбрала сигареты.

– Ты вообще веришь, что у нас что-то может получиться?

Я покачала головой: правда не знала.

– А как у нас может получиться? Я мешаю тебе думать, я мешаю тебе не думать и развлекаться, потому что по выходным часто работаю и у меня нет ни моральных, ни физических сил идти на хипстерские сходки, где каждый второй долбит. Я каждый день ныряю в пучину говна, фильтруя новости на плохие и очень плохие, и мне тоже иногда нужна твоя поддержка. И был нужен ты, когда у меня был бронхит. Не чертов ингалятор, не таблетки, а тупо ты.

– И что бы изменилось от моего присутствия? Ты все равно собиралась включить фильм и лечь спать.

Он правда этого не понимал.

– Простуженные люди – это дети. Ты когда-нибудь просил родителей оставить свет в коридоре или посидеть с тобой, пока уснешь?

– Тогда просто попросила бы оставить свет в коридоре или посидеть с тобой, пока уснешь. Я не умею читать мысли, не могу догадываться, чего ты хочешь. А ты живешь так, как будто все вокруг – твои точные копии и все понимают без слов.

– Где ты был в ту ночь, когда я валялась с бронхитом?

– Работал, потом посидел с друзьями. А утром приехал к тебе, как ты помнишь. Еще и нашел тебе дыню, которую ты так любишь, не в сезон.

– Погеройствовал, значит.

– Я не понимаю, к чему ты ведешь? – нахмурился Алек.

– К тому, что мы правильно сделали, что решили пожить отдельно. Думаю, в выходные мне тоже не следует оставаться, – я пыталась катапультироваться, пока окончательно не размазало.

– Значит, вот просто так сливаешься? Кочка на дороге и все, телега пошла в разнос? Сжег сарай, гори и хата?

– Как-то так.

Алек делал вид, что продолжает заниматься своими делами, и даже не оборачивался. Я же сверлила глазами его затылок и мысленно таранила упреками. А потом вдруг мимолетом поймала влажный взгляд в отражении монитора, как будто густая полимерная слеза покрыла глаза блестящей линзой, и в ней отражались торшер, вечер и все предначертанное и перечеркнутое. Алек пнул ногой ножку стола и переместился на ковер. Облокотившись на кресло, он засунул руку между подушек и достал сверток с парой плюшек отменного гашиша. Романович всегда отгораживался от реальности любыми подручными способами.