Иван Демидов - Русская Темрязань далекая и близкая

Никита заставил на себя напустить беспечную веселость, кашлянул в кулак и поклонился девке в пояс.

–Здрасте, красавица! Тебя теперь и не узнать: подросла, похорошела, – сказал он, и собрался было уходить. Ему не хотелось в такой поздний час, на берегу с ворожеей задерживаться.

«Мама, наверное, заждалась, а эта нечистая сила опять будет измываться надо мной, соблазнять своими прелестями, так недолго и до греха. От нее можно всего ожидать, может опозорить на все село. Нельзя ей верить. Мама права: не чисто у нее на уме.

–Постой малость, Никитушка, дай юный богатырь наглядеться напоследок на тебя. Два года мы уже знаем, друг друга, встречаемся, а вот по душам поговорить не догадались. Нынче наш вечер. Посидеть мне хочется с тобой здесь на яру под кусточком, помечтать о нашем будущем, поцеловаться. Можно и вином побаловаться. Проститься нам с тобой надо по-хорошему, может потом, и свидеться не придется. Грустно мне сейчас: тебя и себя жаль. Не знаю я, как жить буду без тебя. Люб ты мне с первой встречи. Возьми, Никита меня с собой на службу – пригожусь, не покаешься. В генералы тебя произведу. В роскоши и славе будешь при царском дворе служить. Не веришь? Вот крест!

И Огашка-Сирота демонстративно размашисто перекрестилась, потом заулыбалась искренно до слез и всхлипнула, как ребенок.

У призывника глаза на лоб полезли. Не слыхал он никогда, чтобы девка сама сваталась. Он повременил, пришел в себя и с улыбкой ответил:

–Хороша ты Огаша, слов нет, как хороша, умом и честью взяла. Вишь, глаза зеленые, как изумрудные, брови вразлет, только не по мне. По Сеньке шапка должна быть. Да и говоришь ты чудно, несуразицу. Куда я тебя возьму? Когда я сам не ведаю, куда меня повезут. И под кусточком сидеть хмельным, целоваться и миловаться нам не позволительно. Не венчанным грех. Так в Евангелии писано. Блуд – это грех, непростительный. По Божьему жить надо, а не по-скотски. Всему свое время.

Огашка-Сирота возмутилась.

–Темнота несчастная, учить меня вздумал. В рот растешь. Посмотри вокруг, как люди живут: в любви и ласке. Слаще любви ничего нет. Живи одним днем. Вечер, да наш. Увезут вот тебя не целованного на царскую службу. И знаю я, куда тебя повезут. Такие недоросли-переростки молодому царю нужны. Служат они у него в потешной крепости на Яузе реке. Мать ему ту крепость построила для игровых баталий. Таких, только рослых как ты туда и гонят по царскому указу. Бывала я в той крепости, видела я там и молодого царя и его гренадеров. У юного помазанника все потешным называется: потешная крепость, потешная флотилия, потешные собутыльники, которые на свиньях пьяные в стельку катаются. Воинственный наш царь. Быть, сказывают, большой войне и не одной. Едешь ты, Никитушка, к царю, как к черту на рога. Около него всегда будет пекло.

Никита от удивления рот открыл, но вовремя спохватился.

–Все-то ты знаешь. А может, все врешь, пугаешь, насмехаешься? Легкой службы я не жду. Вот ты сулишь меня в генералы произвести. Да кто ты такая? Чтоб чины давать.

–Огашка-Сирота расхохоталась опять до слез.

–Ну, ты меня уморил своей наивностью. Ты что не читал, как миром правят женщины, да и в жизни все так.

Никита, рубанув воздух широкой ладонью, ответил:

–Да не хочу я быть генералом, мое место в рядовых. Так служить спокойнее: только за себя отвечать буду. Отслужу свое и домой, в лес, где жили мои предки, буду свою жизнь обустраивать. Женюсь на крестьянке-кулугурке, и детей с ней будем растить, род мой богатырский продолжать. В глуши, вдали от соблазнов легче душу свою спасти. А мне что надо? Богатство наживать мне не надо, власти не хочу. Буду потихоньку жить и крестьянствовать, пчел держать. А такая тихая жизнь не по тебе. Ты городская. И жених тебе нужен городской, а меня оставь в покое. Кулугур я, старой веры, самой настоящей, а муж и жена должны быть одной веры.

Никита еще раз поклонился красавице и отстранив ее в сторону длинной рукой, зашагал по тропе в село.

А Огашка-Сирота осталась стоять на берегу. У нее глаза налились слезами. Тоска на нее навалилась. Она вспомнила наказ матери-тюремщицы, увидела ее, как наяву, спящей на грязных нарах, укрытую казенным одеялом, худую со шрамом на лице, несчастную и, глотая слезы, прошептала:

–Прости меня, мама. Не исполнила я клятву данную тебе. Не очаровала «золотого» жениха. Вырвался он из моих сетей. Старалась я, но у меня промашка вышла. Помешал мне кто-то. Скорее всего, его мать с дедом. Один отрок-переросток без их вмешательства не устоял бы.

А это тихоня, твоя подружка Лапушка Груня не так проста. Как ясновидящая при первой встрече просветила меня насквозь, мысли мои прочитала. Эта настоящая ведунья. Противостоять ей, я еще молода. А дальше поживем, увидим кто кого.

Мне не составит и большого труда к «золотому» жениху на службу съездить. Да только сомневаться я стала: стоит ли этот верзила такой чести. Есть в городе принцы повиднее и побогаче. На нем одном свет клином не сошелся.

Как Огашка-Сирота себя не успокаивала, а ее обида не проходила, чувствовала она себя брошенной и совсем пала духом. После такого отлупа стыдно было ей на люди показываться.

«Может утопиться в омуте? И вмиг пропадут все горести и обиды. Новая жизнь, как сказывают, начнется....».

Опостылела сама себе Огашка-Сирота, присела на краешек большого пенька, закрыла горячими ладонями мокрое от слез лицо и постаралась забыться, настроить себя на лад. И тут ее разбудила, прикосновением ко лбу холодной рукой, мордовка Штурочка и села на пенек рядом. Тяжело дыша, юродивая заговорила, чуть слышно:

–Авакай, дерякай, детка, совсем плохо тебе, запуталась совсем, худое дело задумала. О таком и думать забудь, грех. Разве можно из-за парня жизни лишаться? Да у тебя таких, как он, в ногах много будут валяться!

Огашка-Сирота испугалась призрака и, не глядя на него, сказала:

–Бабуля, ты же умерла у меня на руках! Как ты здесь оказалась?

–Не перебивай, – одернула девку Штурочка, – дай досказать.

Огашка-Сирота, чтобы не так страшно было, закрыла глаза.

–Можно и так. Вот, детка, я и говорю. Не раздваивайся, на мать не угодишь. Одно ее поручение сделаешь, даст еще труднее, и так, пока в тюрьму не угодишь. Будь сама собой. Снимаю я с тебя клятву, какую ты ей дала по малолетству, не зрелым умом. Оставь в покое «золотого» жениха. Его самого ждет несладкая жизнь. Натерпится солдат страха в войнах, хлебнет лиха и домой вернется героем. Но не судьба тебе с ним, смирись, не в золоте твое счастье, а в служении народу, у тебя своя планида. Людей исцеляй от болячек и душевных мук. И Бог тебе воздаст.

Из речки на берег вышел выводок домашних гусей. Резвые гусята крыльями захлопали, взбираясь на бугор, и разбудили спящую Огашку-Сироту. Она вскочила и стала озираться вокруг.