Иван Демидов - Русская Темрязань далекая и близкая

«Чего это она на меня уставилась тяжелым взглядом, точно ведьма? Сглазит еще. Ездят тут всякие».

Наконец-то незнакомка улыбнулась и представилась:

–Издалека я, из Самары, Огашкой-Сиротой меня в крепости зовут. А ты, юный богатырь, значит Никитка – сын лапушки Груни Босой. Дед твой Родион Большой. Все я о вас знаю. Ворожея я.

Никитка нахмурился, глянул на девчонку из подлобья и дерзко ответил:

–Для своих, я Никитка, а для чужих я уже вырос!

И вообще, проваливай от двора. С ворожеей мне не о чем разговаривать. Ехай к своему Васятке Плешивому. Так по-уличному зовут у нас сына Авдотьи Непутевой. Около церкви он живет, там за поворотом. Избу его узнаешь по худой крыше, проваливай, говорю!

–Прости добрый молодец, буду звать тебя Никитой. Не очень-то ты ласковый. А мне про сосновского юного богатыря говорили много хорошего. Жить я приехала в Сосновку. Теперь часто встречаться будем. Может и подружимся, любовь закрутим. Чем черт не шутит. А то ворожить научу. Веришь в судьбу?

–В судьбу верю, но ворожбы не признаю. Грех ворожить. Что на роду написано, то и сбудется. Много вас гадалок развелось. Работать лень, вот и морочите людям головы.

–Вот ты, какой шибко грамотный, как поп знаешь, что грешно, а что нет. Может, попом хочешь стать?

–А что? Буду!

–Не станешь ты попом. Служивым будешь. Молодому царю нужны вот такие громилы, как ты. Скоро, очень скоро загремишь в солдаты. Попомни мои слова.

Никитка рассмеялся.

–Молод я еще. В пятнадцать лет в солдаты не берут.

–Когда будешь царю нужен, тогда он тебя и заберет для потешных игр.

Никитке надоело бестолковый разговор вести с ворожеей, и он взял девчонку за плечи, подтолкнул к карете.

–Ехай говорю. Стемнеет скоро. Ночью гостей не встречают. Огашка-Сирота стала отпираться.

–Не прикасайся ко мне, хулиган! Придется мне теперь вплотную заняться твоим перевоспитанием. Посмотри на себя, босяком выглядишь. Цыпки развел на ногах. Одет в самотканые штаны. Слушайся вот меня, циркачом тебя сделаю, в люди выведу, человеком станешь, а не неуклюжем медведем.

Никитка возмутился.

–Эй, ты, от горшка два вершка заткнись!

«Чего это я, в самом деле, раскудахталась у чужого двора, остыть надо, а то люди подумают черт знает что. Скандалистка приехала – скажут».

Огашка-Сирота решила сменить тон разговора, прикинулась наивной простушкой и залепетала ангельским голоском:

–Прости меня Никитушка, за грубые слова. Не хочу я с первой нашей встречи с тобой, сокол, ссориться, наоборот понравился ты мне и подружиться я с тобой хочу. Пошутила это я. Люблю я розыгрыши разные. С шутками и прибаутками жить интереснее.

Просьба у меня к тебе, юный богатырь, сундук тяжелый я в карете привезла, помоги нам его разгрузить и затащить к брату в избу. За мной не пропадет. Конфетку с мохром большую дам, садись в карету. До церкви прокатишься с ветерком.

Никитка усмехнулся.

–Ладно, езжайте, – сказал он, – я на своих двоих с удовольствием пробегусь.

–Тогда не отставай. Умеешь, увалень, бегать-то?

Резко повернулась кругом Огашка-Сирота и направилась, было к карете, но тут она краем глаза увидела в палисаднике в зарослях малины притаившуюся женщину, одетую в темное до земли платье и повязанную до глаз темной косынкой.

«Вот прижухалась, кулугурка, стоит и подслушивает».

Огаша-Сирота остановилась. Она поняла, что это мать Никиты-лапушка Груня.

«Вот любопытная, чертова баба, как это я сразу не заметила».

–Здрасте, тетя Груня, – крикнула она в палисадник и заулыбалась, – а я вас только сейчас увидела, извините. Дочь Авдотьи Чирковой я. Мать мне о вас много рассказывала, как вы с ней в Сызрани учились, кажись, даже дружили. Груня в ответ не проронила ни одного слова, продолжая глядеть на приезжую, хмурым, недружелюбным взглядом. У юной ворожеи недолго играла на лице вымученная улыбка. От тяжелого, раздевающего до гола взгляда суровой кулугурки, осеклась и сникла, спешно поклонилась и побежала к карете.

Провожая осуждающим взглядом легкого поведения девочку- подростка, Груня в сердцах прошептала:

–Вот она змея подколодная объявилась, не запылилась. Сон в руку. Вторая Авдотья Непутевая, такая же глазастая и языкастая. Ни совести, ни скромности, при первой встрече, готовая броситься на шею первому встречному. Молодая, а ранняя. В подружку навязывается моему Никите. Только ее ему не хватает. Ну, уж не бывать этому. Пусть она любовь крутит с мирскими, а не с кулугуром. А может и не отстать. Все зависит от того, с какой целью она сюда приехала. Может даже по заданию матери или какой банды. Всяко может стать.

У лапушки Груни под ложечкой заныло, испарина выступила на лбу. Почуяла она беду неминуемую.

«Как уберечь сына? Хорошо, что Бог упредил событие, знать мне дал вещим сном. С Никиткой непременно надо поговорить. Порчу, проклятая, напустить может, отравить. Чирковы, такие, враз облапошить могут, на разбой только и способны. Господи, спаси и помилуй мое единственное чадо. Обед дам совсем хмельное не пить, мясо не есть, только прикрой всевышний его от зла и корысти. И мне дай разум, терпение, чтобы свалившиеся на меня невзгоды пережить и не ожесточиться. Главное, мне сына сохранить и свою душу не потерять. Об этом тебя молю!»

Взяв в горсть полу длинного платья, Огашка-Сирота поднялась по крутым ступенькам. Кучер, прикрыв распахнутую настежь дверь, взмахнул кнутом. Рысаки рванули с места в карьер, как будто того и ждали.

«Крутая девчонка, – подумал Никита о юной барышне, – сама пигалица, а тоже гнет из себя. Мы здесь в лесу тоже не лыком шиты. Это я-то неуклюжий медведь? Ну, погоди!».

Кровь могучих предков закипела в жилах молодца, и он бросился вдогонку за экипажем.

Кучер глаза вытаращил, когда увидел долговязого отрока- переростка, обгоняющего рысаков. Он вскочил, огрел кнутом коренного и заорал:

–Но!

Рысак заржал от боли и незаслуженной обиды, куснул стременного. Тот понял вожака и рванул стремена.

Озлобленные рысаки погнались за впереди бегущим человеком, грозя сбить его копытами.

Из подворотен на улицу выскочили собаки и стаей понеслись с лаем за каретой.

На шум с улицы сельчане прильнули к окнам, дивясь на юного Босого. Огашка-Сирота тоже высунулась до пояса из окна кареты, удивленная увиденным, не меньше чем другие. Она вошла в азарт необычными скачками.

–Давай, Никита, не то пятки отдавим! – заорала она.

А Никита, не оглядываясь и высоко задрав голову, работал изо всех сил ногами и руками. Он как огромная длинноногая птица несся впереди рысаков. А те не отставали от него. Казалось, что кони вот- вот настигнут его и растопчут.

У Огашки-Сироты сердце захолонуло.

«Господи! Спаси и помилуй юного богатыря! Не дай ему споткнуться и упасть!»