Александр Матвиенко - «Ни почести, ни славы»

В той же квартире дома номер девять по улице «Н», двое крепких парней тянули по коридору бессознательное тело. В большом зале положили его на широкую тахту, укрыв сверху пледом. Потом один из них появившись на кухне молча, стал складывать в сумку настольное яство. Простое, праздничное, недопитую бутылку шампанского, бокалы, разломанный на мелкие кусочки шоколад, пирожное. Виктория Александровна, у открытого окна спокойно курит. Алексей второй из парней, подошел к ней, она протягивает ему паспорт.

– Фрол Арсениевич Куракин, какие имена, какие фамилии интересное все-таки прошлое у страны. Не раскидывалась империя именами, что ни имя, то господин, что ни фамилия, то князь.

Алексей, берет паспорт, просматривает.

Она, затягивается, выдыхает никотин в ночь открытого окна, продолжает;

– Нечета нынешнему поколению, у них все верх ногами. То цветочками назовут, то иностранщину навяжут. Вот и жизнь от этого сумбурная и не правильная.

– Мужичек наш прямо таки симпатяга. – Алексей всматривается в паспортное фото – Что он на том севере нашел. С таким фейсом, кадрить богатых и одиноких.

– Кадрить, это у тебя получается. Его миссия, жить и умереть спокойно без суеты.

Виктория опять затянулась, потом продолжила:

– Не забудь взять мой паспорт. Завтра в девять у Афанасьевны, поставишь регистрацию брака. В паспортный стол я уже звонила, тебя там ждут. Заглянешь к своей «жэковской» старухе, за бланками и сразу на приписку.

– Мужа сейчас забирать, – Алексей не удержался, съязвил.

Виктория ошпарила его взглядом власти.

– Пусть потемнеет, сам не марайся. Скажи ребятам Фридмана, только проконтролируй. Дело ведь не копеечное, кстати, сколько он будет в отключке?

– Не волнуйся, жидкость, испытанная до утра гарантированно.

– Ну, вот хвосты и подчистишь. А мой выход уже закончен.

Она небрежно затушила сигарету о подоконник, посмотрела, куда выкинуть окурок, подошла к столу, кинула его в пакет с мусором.

– Все обычно, все отлажено, но что-то, не так, как будто камень на плечах.

– Так, Викуся «много» и «часто», тяжеловато для совести. Вот и наваливается она судейским приставом.

Она пренебрежительно в его сторону, уже уходя:

– Ну, слава Богу, что она у меня ещё есть, я её усталость, как- нибудь, переживу. Тебе вот труднее будет, её у тебя совсем нет.

– Если нет, почему тогда трудно будет, – говорит ей уже в спину, догоняя в коридоре.

Она, открывает дверь, смотрит ему в глаза, тычет пальцем в потолок, и с иронией:

– Там, за меня будут бороться. Совесть ведь Божья награда. За тебя Лешенька, увы, никому ты не нужен, – потом уже серьёзно. – Дело сделаешь, позвонишь.

Ушла, хлопнув дверью. Ушла, оставила его перед дверью, только вот закрытой.

Глубокой ночью, небольшой фургон, въехал на раскинутый широкий мост. Остановился на середине, как можно ближе к металлическим ограждениям. Из Фургона вышли двое, подошли к парапету, посмотрели вниз. Внизу в лунном отливе, блестело железнодорожное полотно. Где-то вдалеке, стучали колёса ночного экспресса. Шум быстро приближался.

– Сейчас выскочит, они тут через каждых пятнадцать минут, летают, – сказал один.

– Хорошее место. Наутро ни тела, ни имени.

Как, только второй произнес эти слова, из ночного марева, выскочили глаза экспресса. Глазастая гусеница кричали во все горло, она мчалась, и громыхала так быстро, что двое, только и успели увидеть её спину.

Один, потянул второго к фургону, крича ему в ухо:

– Рядом переезд вот он и горланит. Давай быстрей, время хоть и не ездовое, но на патруль можно нарваться.

Они быстро открыли фургон, подхватили отключенное тело, мелкими шагами подошли к ограждениям и в одно движения перевалили тело за мост. Так же быстро, даже не взглянув вниз, вскочили в машину.

Фургон покидал мост, где-то вдалеке кричал ночной экспресс, приближаясь к переезду. Луна заливала серебром мост и рельсы они правильными холодными линиями на земле, только вот живой комок, черным пятном портит лунную зарисовку.

Лето. Августовское солнце во второй половине всё так же режет глаза и жжет темя. Небольшая кучка людей, прикрыв на голове свои сокровенные и активные точки рекламными козырьками разного цвета, оживилась. Желтые, красные, синие и зеленные бейсболки начали выстраиваться в маленькую очередь. Социальная служба, обед на колесах для бездомных, забытых и покинутых, подъехала к городскому скверу. Народ разнотипный и разношерстный. Последнее не в смысле, с шерстью разного цвета, а в содержании одежды. Заблудших бродяг эпохи социализма с её сов деповской, одноцветной «спецовкой», сменили «джинсовые» бичи с интеллигентной внешностью. Если и появлялся в их среде «бомж» с не человеческим выражением глаз, и разбитой физиономией, то это было редким явлением.

Толпа культурно выстроилась. Белый микроавтобус, быстро крутанул полукругом. Бойкий очкарик, выпрыгнув из машины, растянув свою улыбку культурной очереди, произнёс:

– Здравствуйте господа, товарищи, бояре и прочее, прочее.

Толпа одобрительно закивала, загудела словесным приветствием.

Парень открыл заднюю дверь, влез в салон и тем же весёлым голосом пропел:

– Подходи народ за горячим!

Разлив горячей похлебки в одноразовую посуду, не такое уж и сложное занятие. Сиди себе да разливай, да подавай, насвистывая любимую мелодию. Всё в этом мире одноразовое, песня, посуда и сама жизнь, для них бездомных. Руки тянулись за горячим, одни, вторые, трети. Пока передние суетились, задние молча и угрюмо, ждали.

Одноногий, с новыми костылями, стоял в середине. Грубо подстриженный, с седоватой щетиной, но опрятен, несмотря на свой пустой взгляд и поношенный вид. Он, как и все, бездомен, он, как и все, за горячей похлебкой.

Небольшой городской сад утопал в зелени. Центральные проездные улицы не полосовали его, и потому за живой изгородью, коротких насажанных пихт, он казался одним из спокойных и тихих мест большого города.

Появление черной девятки за редкими маленькими деревцами, никого не тронуло. Народ хотел, есть, да и плавный, бесшумный накат автомобиля, был мирным и совсем не заметным.

Девятка чуть слышно передвигала поршнями. Из ветрового, открытого окна, куда-то сквозь толпу в глубину сквера смотрел молодой парень. Его взгляд безразлично шел по толпе, его взгляд был за толпу, взгляд как-то странно изучал сквер. Машина скользнула вперед, взгляд из машины тоже, сквозь толпу, на сквер. Как только осторожное просвечивание по толпе тронуло одноногого, тот вздрогнул. Человек на костылях почувствовал этот осторожный чужой взгляд. Пальцы на руках расслабились, чуть согнутая одна нога выпрямилась, и тёплая волна, пробежав по позвоночнику, расправила его плечи, грудь. Он приподнял взгляд из-под козырька своей бейсболки, и посмотрел на человека в машине. Тот так же мирно катил в своей машине, пропуская взгляд сквозь толпу, сосредотачивая его, где-то там, в глубине сквера. Одноногий прочитал этого человека. Удивительно, он не помнил о себе ничего, а тут за одну минуту, он, как страницу давно прочитанной книги, пролистал человека. За рулем черной девятки был мастер, воин. Восточный стиль зверя, каким он обладал, был и не таким уж и слабым. Одноногий в своём сознании, сразу прокрутил его бой с ним. Жесткие, сокрушительные удары, с железными блоками, и прямыми уходами, были встречены водной все уступающей и изматывающей тактикой. Одноногий был великим мастером водной стихии. Но человека на костылях встревожило, ни это. Внезапно появившаяся память, уткнувшись в глаза человеку за рулем, прошла дальше, там за зрачками в серой массе из нейтронов, он почувствовал импульс, слабый, но такой настойчивый. Мозг одноногого принял сигнал, и тут же зарисовал картинку.