Кристина Крюкова - Люди как люди. Сборник рассказов

Я снова уснула.

Внезапно коморка снова осветилась, значит, люк открыт. Я, сощурившись, осмотрелась, нас осталось примерно девять.

Истеричная и Бойкая здесь, я успела это увидеть.

Кто-то спит, кто-то с надеждой смотрит в люк, но он снова захлопнулся и мы погрузились в темноту.

Истеричная заплакала.

– Ну… – Бойкая, видимо, подсела к ней, – не плачь… Это в любом случае скоро закончится…

– И что? «Лучше умереть не уставшей»?… ну, ты утешила… – однако Истеричная замолчала.

Вдруг у меня самой заколотилось сердце.

А ведь, и правда, в любом случае нас становится меньше, скоро придет очередь каждой. Страх неприятной волной пробежал по затылку и спине, я оцепенела. Мне стало жарко и в ушах зазвенело.

Мы снова сидели молча.

Я считала секунды, занять себя было нечем. Но и разговаривать с другими девушками мне не хотелось.

Мне не о чем было помечтать. Мы все еще ничего не помнили. Что же нам такое дали, что мы до сих пор в беспамятстве? Хотя чувствовала я себя хорошо. У меня ничего не болело. Я ощупала себя. Руки, ноги, шея, бедра. Платье туго обтягивало меня. Тело было очень стройным. Может быть, я спортсменка. Или мы все спортсменки. Зачем же мы все-таки здесь?

Следующей забрали Истеричную.

Она, изменив себе, не издала при этом ни звука. Только протягивала руки и обескураженно смотрела на Бойкую, когда ее вытаскивали. И даже попыталась ободряюще улыбнуться.

Теперь реветь было некому.

– Уроды! – подскочила Бойкая в темноте. Она начала долбить кулаками в люк, – откройте! Зачем мы вам? Куда вы нас забираете?

Естественно, ей никто не ответил.

Она шлепнулась на пол, и я услышала ее негромкие всхлипывания. Так плачут от бессилия, и звучит такой плач как-то даже по-звериному, не плач, а корчащиеся звуки из глотки.

У меня и самой навернулись слезы. Я и хотела бы, но не могла подобрать слов, чтобы ее утешить. Постепенно она успокоилась и только неровно и шумно дышала.

От ее слез нам всем стало лишь еще страшнее.

Забрали еще пятерых.

Остались трое: я, Бойкая и еще одна девочка.

Мы сбились в кучку и сидели рядом в одном углу.

Я чувствовала их плечи по обе стороны от себя. Их тепло придавало мне ложной уверенности.

Я замерла, сцепив пальцы, и думала, что осталось уже совсем немного времени.

Люк открылся. Мы посмотрели друг на друга.

«Кто же следующая?» – пронеслась у меня мысль.

За подмышки схватили Бойкую.

Она, похоже, не собиралась просто так сдаваться. Заорала и согнулась, мешая ее вынуть. Она отчаянно цеплялась руками и ногами за стенки и крышку. Однако, ее дернули настолько сильно, что она, застряв под крышкой люка, неестественно сложилась телом напополам. Вскрикнула от боли. Белое платье порвалось посередине, и обнажилось ее смуглое тело. Хрустнули кости. Я это услышала. И она исчезла за дверью.

Девочка, сидевшая рядом, отвернулась с гримасой ужаса на лице, я обняла ее и закрыла ей глаза ладонью.

Мы сидели не двигаясь и не в силах что-либо сказать друг другу.

Я явственно слышала стук ее сердца. Она, вероятно, так же слышала мое.

Я поняла, что очень устала. Осталось только одно желание – чтобы все это побыстрее закончилось. Память так и не возвращалась. Да мне было уже все равно. Внезапно всплывшие воспоминания могли запросто оказаться еще страшнее всего происходящего с нами. Такое равнодушие, наверное, испытывают все люди, подвергающиеся мучениям.

Девочку забрали тоже. Вырвали из моих объятий. Я упала, резко отцепившись от нее. Она была здесь последним живым существом, с кем меня связывало общее несчастье. Мы не проронили с ней ни слова, коротко обменявшись взглядами. Я с отчаянием посмотрела в ее испуганные глаза.

Я осталась одна в темной коморке.

Я сидела, обхватив колени руками.

«Зачем я здесь. В этом непонятном наряде. Последняя из нашей странной группы. Что они там делают за пределами нашей коробки? Живы ли они все? Увижу ли я их еще когда-нибудь? Может быть, это всего лишь чей-то глупый неудачный розыгрыш? Ищет ли меня кто-нибудь сейчас? Дорога ли я кому-нибудь? Что будет, например, хотя бы завтра? Я когда-нибудь вспомню, кто я, чем я занимаюсь, где я живу, кто мои близкие? Может быть, я в чем-то виновата и не зря здесь оказалась? Случайно ли я оказалась последней или нет?».

Страх и безразличие накатывали поочередно по мере изменения мыслей.

Я была измотана морально и физически. Я не могла ни нормально выспаться, ни толком размяться.

В конце-концов я задремала.

«Вот бы хорошо так и не проснуться…» – было моей последней мыслью перед тем, как я провалилась в сон.

Люк открылся снова.

Теперь почему-то мне не было страшно. Мне было любопытно.

Руки протянулись и за мной. Меня подняли аккуратно. И не было больно.

Я оглянулась назад на нашу комнату, небольшой дом, его тут же сломали, смяли.

Передо мной было лицо мужчины. Он бережно меня держит.

Какое-то время он рассеянно смотрит на меня. Зачем я ему? Кто он такой? Что меня ждет?

Потом он меня поджигает пламенем из его руки. Мне не больно. Сквозь пламя мне тоже видится Куба. Табачные листья. У меня нет других воспоминаний. И их не может быть. Я просто последняя сигарета из пачки.

Миша и его отец – Семен Андреевич – совместно проживали аскетичным мужским тандемом.

Жена Семена Андреевича, она же мать Михаила, лет семь назад разлюбила супруга, после чего родителями и сыном было принято решение, что мужская часть развалившейся семьи живет отдельно, а женская ее часть – в виде одной жены – удаляется строить новое светлое будущее.

Так и поделили – светлое будущее и светлое нефильтрованное.

Так как сыну исполнилось уже девятнадцать лет, то в мужском коллективе царило равноправие, приправленное отцовскими поучениями.

Утром Семен Андреевич заботливо будил сына, мимоходом скидывая одеяло на пол, и готовил спартанский завтрак порциями гигантского размера. Взъерошенный сын являлся на кухню, подставлял голову под поглаживание рукой отца, включал веселую музыку. Минут пятнадцать они методично работали челюстями и обменивались новостями и планами на день. Потом Миша мыл посуду.

В ванной умывались и причесывались одновременно, стоя у двух раковин. Семен Андреевич расческой выравнивал сыну пробор на голове и давал дежурный подзатыльник за то, что тот опять побрызгался его селективной парфюмерией. Миша пинцетом выдергивал волос, торчащий на мочке уха Семена Андреевича.

Потом оба одевались. Чтобы не путаться в трусах и носках, их поделили по цветам – черные носил папаша, а синие и серые – сын. Мишка вышел в холл в джинсах и футболке, Семен Андреевич поморщился и показал сыну на дырку на плече. Пришлось футболку выбросить, надеть другую.